Но Макар не только не повернул оглоблей, a сделал несколько шагов вперед и вступил в полосу света.
Сидор Тарасович, мочи моей нету, опять-же ярманка… Воля ваша…
— He моя воля, a закон! — крикнул старшина. — Бумага получена, понимаешь?
— От господина становаго… бумага, да… бормотал писарь, тупо ворочая пьяным языком.
Их превосходительство губернатор едут, продолжал старшина. Ступай, говорят, вон.
И старшина опять обернулся к графину.
— Вот что, Сидор Тарасович… Как что там будет, a я не пойду, потому сил-мочи моей нету! — вдруг сердито и решительно выговорил Макар, истощив весь запас самообладания. Под влиянием грубой речи старшины и паров водки, бросившихся в голову в жарко натопленной комнате, Макар мгновенно вышел из себя. — Воля ваша, не пойду!
— Так ты, значит, против закона, бунтовщик! — выпрямился во весь рост старшина. — Так ты сопротивляться, значит?.. И он подступил к мужику, смотря разбегавшимися злыми глазами, Макар невольно попятился назад.
— Какой там закон, когда вы нас с посредником продали жидам…
— Цыганам продам! — крикнул старшина, не владея собой от гнева. — Слышь ты, цыганами!.. Ахты такой-сякой!
И здоровый кулак старшины сбил с ног Макара Дуботовку.
— Сторож! Еремка! — крикнул он, отворив ногой дверь в волостное правление: — тащи, волоки его в холодную… На хлеб на воду… Заковать его, бунтовщика!
Кулачная расправа кончилась безобразно и, как всегда, у сильного был виноват бессильный.
Поминутно заглядывая со двора в непроглядную темь осенней ночи, ждала Наталья своего мужа. В деревне часов нет, но для того, кто ждет, время тянется также медленно, как и тогда, как на него указывает стрелка циферблата. Наталья видела, как в соседней избе, у старой солдатки Арины, зажгли лучину, как она, догорая, погасла, как гасли один за другим все огни их улицы — что означало, по крестьянскому определению, близость полуночи — и сердце её сжималось от недоброго предчувствия какой-то беды. Тоска захватывала ее все сильнее и сильнее, и она инстинктивно, ища противодействия от этой всепоглощающей тоски, беспрестанно подходила к колыбели своей семимесячной больной девочки. Ребенок метался в жару, и бедная мать, со страхом и ничего не понимая, тупо глядела на крошечное личико, завернутое в худые, грязные тряпки. Она ее вынимала из люльки, подносила к груди, опять укладывала и, не зная, что делать и как помочь, вдруг горько, беспомощно заплакала… A ночь медленно совершала свои путь над спящей деревней. Это была тихая и темная ночь: ни звезд, ни месяца; казалось, конца не будет этой безрассветной тьме. К утру ребенок уснул спокойнее, забылась тяжелым сном и Наталья, поминутно вздрагивая и просыпаясь, Вдруг на соседнем дворе пропел петух, за ним другой, третий и, словно повторяя один другого, приветствовали они своим однообразным криком занимающееся утро. По деревне встают рано, и когда у тетки Арины снова засветилась лучина, борясь своим красноватым пламенем с наступающим серым днем, к Наталье кто-то постучался. С сильно бьющимся сердцем бросилась она к двери.