— Макар, ты? — проговорила она, отмыкая дрожащими руками задвижку.
— Погоди Макара-то звать, Макара-то еще нетути, — раздался за дверью дребезжащий старческий голое, и вся съежившаяся старуха, вся спрятанная под разным тряпьем и полотенцами, показалась на пороге хаты. Наталья остановилась и молча, вопросительно глядела на старуху своими карими, еще красивыми глазами.
— Ты не пугайся, Натальюшка, a с твоим хозяином не ладное приключилось…
— Где он? — спросила чуть слышно Наталья, почти угадывая ответ.
— Да ты дверь-то хоть притвори, вишь холоду напустили… Ты не бойся, — бормотала старуха: он в верном месте…
— У старшины? — подсказала Наталья, и щемящая боль сжала её сердце, когда она вспомнила свои вчерашние речи.
— У него, у аспида, в холодной. Бунтовал твой тo Еремка y колодца бабам сказывал: такой, говорит, лютый…
— Господи! — воскликнула с отчаяньем Наталья. Ведь это я его к старшине послала… Ах, тетка!
И горячие слезы потекли по её изнуренному лицу.
Наталья была простая баба: она ничего не знала, нигде не бывала дальше своего села, но она чувствовала горе, как всякая другая женщина, и внезапное исчезновение Макара, под замком у лютого старшины, поразило ее в самое сердце тем сильнее, что она во всем винила себя. Наплакавшись вволю под причитанья тетки Арины, сообразив все, что можно было сообразить из бессвязной речи старой солдатки, Наталья накинула на голову платок, перекрестилась и вышла из хаты. Она пошла прямо в правление. Вся деревня была давно уже на ногах и за работой; встречные перекидывались с нею двумя-тремя словами; бабы, с ведрами за плечами, смотрели ей вслед, переговариваясь между собою. Новость о Макаре была уже известна всем через словоохотливого сторожа Еремку; все, кроме того, знали, что Макар сидит за буйство.
— Ведь старшина-то зверь, ведь он его теперь задушит, — толковали в избе у Петра Подгорного.
— Жаль парня-то! — сказал, соболезнуя, Степан Черкас, зашедший поделиться новостью со стариком Подгорным, который, что-то недомогая, несколько дней никуда не выходил.
— Долго-ли вам этого аспида, прости Господи, терпеть? — спрашивала его невестка, большая приятельница и кума Натальи, старательно отправляя горшок в печку.
Старшины не было дома, когда Наталья робко постучалась в дверь волостного правления. Сердце у её сжималось от жалости, и слезы поминутно подступали к глазам. Всегда заспанный Еремка, просунув нос в полуотворенную дверь, тотчас же захлопнул ее опять, узнав хозяйку Макара.
— He велено пущать, не велено никого пущать! — махал он руками, стоя за дверью.