— Не беспокойтесь, никаких законов я нарушать не собираюсь. И порядок оплаты труда не трону. Вы, Василий Афанасьевич, — обратился он к главбуху, — сколько часов в конторе работаете?
Афонин ошалело посмотрел на директора и пожал плечами.
— При чем тут я? Разве я считаю? Сколько надо, столько и работаю.
— Нет, батенька, извольте сказать, — настаивал директор, — приблизительно хотя бы, точность в данном случае не нужна.
— Ну часов десять, иногда двенадцать... Но при чем здесь моя работа? Речь идет о материальном поощрении рабочих, которые согласятся работать по двенадцать часов. У нас нет источников...
— А ты, Александр Васильевич, по скольку часов работаешь?
— У меня случается и побольше, — улыбаясь, ответил Юров, не понимавший совершенно, о чем спорят главбух с директором.
— А я у вас обоих когда-нибудь спрашивал об этом? — обратился директор к Юрову и Афонину.
— Нет, впервые — сейчас.
— А зарплату вы оба получаете из расчета сколькичасового рабочего дня?
— Восьми, естественно, — ответил главбух за обоих.
— Вот я и у рабочих не буду спрашивать, сколько часов они проработали, а зарплату буду начислять за восьмичасовой рабочий день! — выпалил директор.
Главбух приставил палец ко лбу и несколько секунд, нахмурив брови, молча смотрел в пол. Потом он вскочил и забегал по кабинету, потирая руки. Было ясно, он понял мысль директора, он уже прикинул плюсы-минусы.
— Ты мне растолкуй, Сергей Иванович, я не понял, в чем тут дело? — обратился Юров к директору.
— Дело, Александр Васильевич, простое, — ответил, садясь обратно в кресло, Ковалев, — Предположим, Бойцову установлена норма выработки на восьмичасовой рабочий день сто кубов. Я не знаю, сколько часов он проработает, и спрашивать у него не буду. А он, оказывается, будет работать двенадцать часов и вывозить не по сто, а по сто пятьдесят кубов. Вот за эти пятьдесят кубов по существующему положению я ему обязан платить в полуторном размере. Понял? Так же я буду платить всем рабочим, переведенным на двенадцатичасовой режим работы. Конечно, законным такое дело назвать трудно, но пусть нас за это беззаконие бог накажет.
— Бог или прокурор? — принужденно улыбаясь, спросил Юров.
Ковалев облокотился обеими руками о стол, спрятал лицо в ладони и, поглядывая сквозь пальцы на Юрова, ответил:
— Прокурор — не самое страшное на свете, Александр Васильевич, самое страшное крыса, большая лягушка и человек, который все знает и все умеет. Их бойся, Александр Васильевич.
— А надо ли, Сергей Иванович, так широко замахиваться? — вдруг смущенно заговорил Юров. — Раз нет рабочих на дополнительную смену...