Второй и третий дни скучного снежного плена ушли на ремни упряжи и качественное обвязывание загнутых в отверстии гвоздей конским волосом так, чтобы они превратились в что-то похожее на длинные шпоры, торчащие наружу вниз под углом градусов в шестьдесят чуть выше угла «кочерги». То есть, если поставить ногу на короткую сторону устройства, то длинная сторона пойдет вдоль лодыжки почти до колена, а шпоры будут между ног. Пришлось изрядно помучаться с крепежом к ботинку, потом к самой ноге, изобретать аккуратную прокладку из куска одеяла и длинную шнуровку, добавить страховочный ремень на пояс… Но оно того явно стоило: пробный подъем на самую верхушку сосны, как и маневрирование среди ветвей, не составили особого труда.
Погода как будто ждала окончания работ; ближе к вечеру ветер повернул на юг, снег прекратился и сразу же начал таять, хотя, надо признать, окончание этого процесса я благополучно проспал. На следующий день встал ближе к полудню, против всяких ожиданий земля успела подсохнуть, а сквозь поредевшие тучи проглядывало солнце. За время вынужденного отдыха колбаса и сало успели закончиться, но положенный на день двадцатник я намеревался преодолеть любой ценой, поэтому пообедал «с запасом», добавив к уже надоевшей сосновке треть банки царской тушенки. Последняя, впрочем, оказалась отменного качества: нежное, тонко нарезанное мясо, аккуратно переложенное салом, перцем и лавровым листом.
Войти в график полностью все же не удалось, вечером меня ждало нерадостное открытие: путеводная река закончилась озером.* Уже в сгущающихся сумерках испытал гаффы в боевых условиях — влез на сосну, стоящую на берегу вновь открытого водоема, и, не торопясь, с биноклем исследовал дальнейший путь. Выводов получилось два. Первый чрезвычайно обнадеживающий — на дальнем конце водной глади, километрах в двух виднелось что-то весьма похожее на устье новой речки или, что было бы куда приятнее, продолжение все той же приносящей удачу Поньгомы. Второй — руководство к действию — левый берег озера фактически отсутствовал, вернее сказать, представлял собой заросшее кустами и камышом болото, соваться в которое не было ни малейшего желания. Зато правый казался вполне проходимым, хотя и требовал обхода в несколько километров.
Привычный паек без приварка из хлеба и колбасы показался нестерпимо маленьким, даже с учетом набранной на подвернувшемся по дороге болотце прошлогодней, но все равно отчаянно кислой клюквы. Отсыревший после снегопада хворост больше дымил, чем горел, не желая дать жара, достаточного для спокойного сна. С болота доносилось кряканье диких уток, глухо шумели сосны, ухала какая-то лесная нечисть. Ближе к полуночи на мое мокрое становище надвинулся туман, окутал ватной пеленой ближайшие сосны. Казалось, что я безнадежно и безвылазно затерян в безлюдьи таежной глуши и обречен идти так день за днем, месяц за месяцем, год за годом, и не выйти никогда из лабиринта тумана, зыбких берегов и призрачного леса.