Не выспавшийся и злой, встал поздно, только после того, как взошедшее солнце разогнало туман и пока еще немногочисленных комаров. Окончательно пришел в себя после изрядной порции горячего чая, кстати сказать, последнего.
Дорога по краю озера оказалась не смертельной, но тяжелой — сплошной скальник, вверх, через бурелом, заросли кустов на гребень, вниз, опять сквозь мешанину упавших за последние двести лет деревьев в узенькую долину между березок и кочек, до ручейка метра в два-три шириной, с черным от упавшей хвои дном, абсолютно прозрачной водой и невысокими, поросшими ольшаником берегами, после недолгой переправы опять вверх… И так пять раз на несчастных пяти километрах!
Наконец с верхушки сосны открылся узкий перешеек между двумя озерами, через который, собственно, и протекала река, чтобы чуть позже, буквально метров через пятьсот, но уже из нового озера,** уйти на столь желанный запад.
— Точно, Поньгома, — обрадовался я. — Не потерялась, путеводная моя речечка!
Однако видеть и дойти весьма разные вещи. Около часа мне пришлось «чавкать» бурой жижей в густых и высоких, метра под три зарослях камыша, прежде чем выбрался к темно-коричневой, почти неподвижной воде. Попробовал прощупать брод предусмотрительно захваченным шестом, но он легко уходил на три метра с гаком у самого берега, только в самом конце чувствовалось что-то мерзкое и топкое. От осознания того факта, что подо мной не земля в привычном понимании, а плавающий слой мертвого камыша, перепутанных корней, давно перегнившей травы, то есть зачаток будущего торфяного болота, заставил меня поежиться. Воображение услужливо подсказало образ чудищ, которые могут скрываться в обманчивой тиши подобных вод.
Но делать нечего. Наломал небольшой стог прошлогоднего камыша, туго перевязал, погрузил все вещи, раздевшись на радость камрадам комарам донага, пустился в плавание, едва сдерживая поднимающуюся из пяток панику.
Увы, на противоположном берегу меня поджидал подлый сюрприз. Сухого места не было! Болото, непроглядная стена камыша, наполненные водой ямы тянулись, казалось, без конца. Кое-где попадались провалы — узкие окна в бездонную торфяную жижу и призрачные, сгнившие в труху остатки березовых стволов, лопавшиеся в грязь при касании. Идти нельзя, под ногами все колышется, дышит, прогибается и булькает, того и гляди полетишь в трясину. Стоять, впрочем, тоже не получается — холодно и облако гнуса. Так что пришлось накинуть куртку, штаны, трофейные сапоги и натурально ползти на четвереньках с шестом-спасителем наперевес, чуть не подвывая от ужаса, на недалекий шум речного переката, положившись скорее на интуицию и удачу, чем разум.