Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания".
- И этот день наступил. Мрачное пророчество, - Климентий Сергеевич нахохлился, голос его звучал глухо, в нем одновременно читались и протест и обреченность.
- Новый Завет Господа Нашего Иисуса Христа, Соборное послание святого апостола Иакова, глава 5, - адвокат закрыл Библию, смолк, задумался.
- Слова хорошие, - не удержался Никита, но тут же убежденно резюмировал: - Однако, книга эта вредная. Она твердит, что трудовой народ должен терпеть.
Хватит, натерпелись!...
И был день - 24 июня 1921 года, и по горной дороге из Аджамети в Кутаиси где шагом, где рысцой ехал на гнедой лошадке парторг полка Никита. Вез он в политотдел дивизии месячный отчет о политико-воспитательной работе и, поскольку он был уверен в положительной оценке проделанного, самочувствие у него было превосходное. День был жаркий и потому даже самый неприятный отрезок пути - переход Риони вброд - лишь на несколько критических минут пригасил приподнятое настроение. Перед самым въездом в город ему встретилась свадебная процессия. Жених и невеста в строгих национальных одеждах торжественно катили в празднично разукрашенной пролетке. Вокруг нее лихо гарцевали, то подъезжая вплотную, то удаляясь на тридцать-сорок аршин, молодые джигиты. Никита спешился, взял лошадь под уздцы, пошел следом за толпой мужчин, женщин, детей, сопровождавших молодых. К нему подошел седоусый крепыш в длинной белой черкеске и в белой, лихо заломленной папахе.
- Здравствуй, дорогой, - сказал он, опуская карабин дулом к земле и придерживая другой рукой кинжал, который висел на тонком ремне. - Я, троюродный дядя невесты, приглашаю тебя за наш стол. Дорогим гостем будешь!
- Я на службе... - протянул было Никита, но крепыш мягко взял у него узду: "Делу время, потехе час - есть такая пословица? Есть, дорогой, еще как есть. Хорошая пословица, ей богу, верная". Он коротко бросил что-то по-грузински и мгновенно два молодца подхватили Никиту под руки. Тем временем вся процессия остановилась на лужайке перед одноэтажным скромным домом. На ней квадратной буквой "О" были расставлены столы, на которых уже стояли бутыли с вином и тарелки и блюда со снедью. У тех мест, которые должны были занять старейшины и тамада, прямо на земле лежало несколько наполненных винных мехов. Никиту церемонно усадили меж двух столетних мужей. Они не говорили по-русски, но приветливо улыбались, показывая два ряда замечательно белых зубов, похлопывали красного солдата по плечу. Отец жениха подал ему с поклоном двухлитровый рог, оправленный червленым серебром. Поставить его так, чтобы не опрокинулось налитое в рог до краев вино, было никак нельзя, и Никита вынужден был все время держать его в руках. С очередным тостом он отхлебывал немножко из рога, стараясь не обращать внимания на увещевания тамады, сухонького юркого старца с лицом, похожим на печеное яблочко и острым ястребиным взглядом ярко-синих глаз. "Добрый дяденька, - думал про него Никита. - Нiби-то я котрий-небудь п'яниця, чтобы всю эту каюрину опрокинуть себе в рот. Хоть и не по нашему он лопочет, да я не дурень, разумею". Однако, когда поднялся во весь свой богатырский рост прибывший с небольшим опозданием молодой розовощекий батюшка, один из молодцов, усадивших Никиту за стол, вновь мгновенно наполнил его рог до самого серебряного ободка. Батюшка говорил долго, умело играя тембром своего мощного баса и вдохновенно жестикулируя, то смежая веки, то распахивая большие светло-серые глаза. Закончив свою речь, он разгладил степенно усы и одним духом опорожнил рог, который был самым большим за всем столом. Затем нашел взглядом Никиту и что-то весело проговорил. Никита сделал, как и после каждого тоста до того, два небольших глотка, но к нему тотчас повернулся его сосед слева и неожиданно заговорил по-русски: "Генацвале, этот тост священный, его надо пить до дна". "Почему?" - несмело поинтересовался Никита, интуитивно чувствуя, что на сей раз ему не отвертеться.