Подземное заключение хотя и было комфортабельным, оставалось именно заключением. И не могло не сказаться на всех участниках невероятного проекта. Или эксперимента. Каждый волен называть, как ему нравится.
Дяде Саше не нравилось ни то, ни другое. Для него жизнь с «зайцами» была именно жизнью, а воспитание их — воспитанием. И никак по-другому он называть это не хотел. Хотя и негодовал, злился, не соглашался, но добровольно отправился за своими питомцами в бункер. Год под землей подействовал и на него. Стал дядя Саша заметно рассеян, иногда бормотал что-то себе под нос, будто с кем беседовал. Сильно сдал. И начинал из крепкого еще мужчины превращаться уже в старика. Но с детьми был неизменно ласков, а если иногда и строг, то совсем чуть-чуть, для порядка, в воспитательных целях.
Изменилась и Ирина Геннадьевна. Нет, она была по-прежнему милой и обаятельной, часто светилась своей совершенно чудесной улыбкой, хлопотала и заботилась обо всех и вся. Но не раз уже замечал Егор в ее глазах какое-то странное, немного затравленное выражение, словно боялась она чего-то, что вот-вот должно случиться. И появилось это выражение совсем не после налета на пансионат, когда ее жизни угрожала реальная опасность, а вот теперь, по прошествии долгих «бункерных» месяцев. Может быть, сама обстановка предполагала возможность и даже неизбежность нового нападения, опасность неискорененную, постоянную? Или были тому какие-то другие причины? Расспрашивать Егор не мог, да и не хотел. Так получилось, что за эти месяцы чувство некоего единения душ, наметившегося сближения с Ириной Геннадьевной ушло, растаяло, и встречаясь теперь, они здоровались приветливо, разговаривали о проблемах, связанных с воспитанием «зайцев», о делах маленькой подземной колонии — но не более того. Почему так случилось, может быть, могла бы объяснить сама Ирина Геннадьевна. Но опять же — как ее спросишь?
Чесноков открыл дверь в дом.
— Проходите!
Егор поднялся вслед за ним по ступеням, вошел. Небольшой холл, несколько дверей, лестница, ведущая на второй этаж. Стекла в окнах матовые, освещения с улицы хватает. Но что снаружи происходит — не увидеть.
У средней двери, за которой кабина лифта (Егор знал это), сидел на стуле еще один сержант. Он встал, а Чесноков, небрежно козырнув, что отражало то ли армейский форс, то ли его отношение к Егору, повернулся и вышел.
Охранник у лифта вновь, едва ли не дотошнее капитана на проходной, изучил пропуск Егора. Затем открыл дверь в лифт. Внизу, в бункере, уже прозвучал предупредительный сигнал, и гостя должны были встретить. Егор был приятно удивлен, когда, шагнув из плавно остановившейся кабины, обнаружил, что встречает его сам Василий Степанович.