И вот теперь Павел крепко спал (что представлялось ей даже немного обидным), а она лежала рядом с ним на широченной деревянной кровати и с новым интересом разглядывала комнату. Все, на что ни падал ее взгляд, как бы приближалось к ней, позволяя разглядеть себя в малейших подробностях и оттенках. Особенно долго и пристально она смотрела на потолок, на его широкие, плотно спаянные между собой доски с извилистыми линиями, полосами, сучками. Дерево чем-то напоминало воду, вдруг остановившую свой бег, замершую мгновенно и навсегда. И долгий взгляд на древесную эту плоть вызывал чувство, похожее на то, которое рождает созерцание бегущей воды, — приятное самозабвение и глубокий покой.
Павел спал, и, облокотившись на руку, Марина Николаевна долго смотрела на него. Он был так близко и так далеко — в глубине сна. И, может быть, поэтому его лицо казалось ей то знакомым до последней морщинки, родным до боли, то вдруг почти чужим. Точно так же менялось, мерцало представление о том, что ждет их впереди. Воображение то рисовало ей ближайшее будущее, те несколько дней, которые они проведут здесь, в деревне, и это было так светло, тепло и заманчиво; то приоткрывало далекую перспективу месяцев, лет, и там все виделось смутным и тревожным. Ей вспомнились дети, Дмитрий, мать, и это воспоминание настолько не вязалось с тем, что ее сейчас окружало, и так больно укололо ее, что она поспешила его подавить.
За окном было солнце, темно-зеленая листва, сквозь которую узорчато голубело небо. Марина Николаевна слышала пестрый птичий щебет, глуховатое и упорное кудахтанье кур, и ей очень захотелось выйти из дома и увидеть сосновый бор, реку, заливной луг — весь тот простор, который очаровал ее вчера. Она осторожно выскользнула из постели и на цыпочках направилась к столу, взглянуть на лежавшие там часы.
— Ты куда? — услышала она вдруг внятный, не сонный совсем голос Павла.
— Ты же спишь! — засмеялась она. — Забыл немножко?
— Немножко забыл. Так сколько там?
— О, господи! Шесть всего-навсего. А я вставать собралась.
— Куда в такую рань? Мы же старушку нашу побеспокоим. Она спит, наверное, еще.
— Ну, да, спит! Ходит давно, я слышала.
— Все равно не время, не надо ей мешать. Вздремнем еще часок.
Марина Николаевна легла, с наслаждением ощутив после холодного воздуха комнаты тепло постели.
— А я не хочу больше спать, — сказала она. — Я хочу с тобой разговаривать.
— Изволь.
— «Изволь, изволь…» Важный какой! Скажи, а где ты на Ставрополье жил?
— В станице Кардоникской.
— Ох, как солидно звучит! Что же там, степь?