— Маланья Тихоновна, — начал Павел убеждающе, — работа физическая для нас лучший отдых. Правда, Марин?
— Правда, — неуверенно подтвердила она.
— Ну, вот видите! Так что подумайте, что можно нам поручить, а сын и знать не будет.
— Сын сыном, да мне и самой-то вроде совестно. Неладно вроде.
— Я вас прошу! Это ж просьба, понимаете?
— Уж если просьба, тогда деваться некуда! — засмеялась старуха. — Тогда давайте так. Яблоня у меня есть сухая, надо бы ее спилить, на чурки порезать да, может, и пень подкорчевать, чтоб не мешался. Правда, дело тяжелое, потное…
— Маланья Тихоновна! — воскликнул Павел. — Или я не мужик, по-вашему? Обижаете, честное слово!
— Да я про Марину…
— Она просто рядом будет, для вдохновения. Ну, может, пилу придержит иной раз.
— Тогда пошли глядеть! — Старуха решительно встала. — Не поладится, не понравится — пеняй на себя. Я и Алексею про эту яблоню сколько говорила, а он только рукой машет, на кой с ней возиться, мол. А я думаю, сухостой не убрать, это уж последнее дело. Перед людьми стыдно.
Засохшая яблоня стояла в углу огорода и со своим, лишенным коры стволом, с обломанными, остроконечными, короткими сучьями чем-то напоминала огромную, торчащую из земли, гладко обглоданную кость.
— Ну, как, подходяще? — лукаво улыбнулась старуха.
— Вполне, — сказал Павел. — Для меня лучше работы и не придумать.
Марина Николаевна с растерянностью смотрела на яблоню, не понимая, что она-то здесь может сделать, чем помочь? Павел заметил это и успокаивающе положил руку ей на плечо:
— Не волнуйся. От тебя требуются сущие пустяки. В трех… да, в трех местах двуручной пилой придется работать, вот ты и будешь лишь ручку придерживать, чтоб пила не застревала. Все остальное я ножовкой разделаю. Ну, а про корчевку и говорить нечего, не женское дело. Так что не робей!
— А я и не робею. Я не только двуручной, я все время с тобой хочу!
— А вот и будешь со мной. Загорай вон там, в сторонке. Правда, Маланья Тихоновна?
— Правда, правда. Куда ж ей тут!
— Инструмент нам, пожалуйста, готовьте — топор, ножовку, пилу двуручную и рукавицы. Я хирург, мне руки беречь надо. Да и тебе — для красы! — Он обнял Марину так крепко, что она сморщилась.
Она еще, пожалуй, не видела Павла таким оживленным и веселым и не могла понять причины этого. Ведь не предстоящей же возне с яблоней он радуется?
— Вот видишь, значит, тебе все-таки понравилась старушка, если ты для нее хлопочешь так, — сказала Марина Николаевна, когда они остались одни. — Такую прыть проявил, я удивилась даже.
— Не в ней дело, — сказал Павел. — Для нее пусть сын старается. Вон какой здоровяк!