Когда загорали и купались, окружающее представлялось Марине Николаевне каким-то необыкновенно родным и ласковым. Ласков был песок; ласкова была прозрачная, медлительная вода; ласков был ветер, едва достававший их под обрывом. Детское желание трогать все вокруг охватило Марину Николаевну. Она подолгу самозабвенно пересыпала в ладонях песок, разглядывая такие разные, белые, желтые, коричневые, сиреневые песчинки, выкапывала ямки, монотонно загребая ладонью и наблюдая за тем, как песок осыпается после каждого ее движения; забиралась в глубину песка, с наслаждением чувствуя прохладу его и сырость. А еще милее была вода с ее блеском, сверканием брызг; с солнечными, слепящими вспышками на поверхности; с нежным, тормошащим давлением ее струй; с ее теплом на мели и холодом в глубине. Приятнее же всего был ветер, освежавший горячую, потную кожу; теребивший волосы так, что хотелось смеяться; доносивший запах то полыни, то кашки, то хвои. Марина Николаевна постоянно чувствовала Павла рядом, и ей казалось, что все это связано с ним, зависит от него. Думалось, исчезнет он — и все исчезнет. После работы у нее болели руки и плечи, но и в этой боли чудилось ей что-то приятное, сладкое почти, может быть, потому, что и работа, и боль тоже были связаны с Павлом. Подумав так, она ощутила уже хорошо знакомую ей тревогу и страх потерять его.
Вечером, после ужина, Павел ушел к Пантюхову договориться о рыбалке, которую они собирались устроить. Даже твердо зная, что он вот-вот вернется, Марина Николаевна почувствовала вдруг такую тоску и пустоту, что поспешно разыскала во дворе Маланью Тихоновну и больше уже не отходила от нее. Они вместе собрали созревшие за последние дни помидоры, выкопали несколько кустов картошки, а потом уселись на крыльцо передохнуть.
— Все-таки странно, что вы одна живете, — сказала Марина Николаевна. — У сына простор такой…
— А вот что ты будешь делать! — словно бы и сама удивляясь, воскликнула Маланья Тихоновна. — Не могу дом бросить. Не могу и не могу. Из-за Матвея. Муж, — пояснила она, поймав вопросительный взгляд Марины Николаевны. — В войну погиб.
— Так ведь это ж сколько лет прошло!
— Сорок два, — сказала Маланья Тихоновна просто. — Этим летом как раз и исполнилось. А дом он построил перед самой войной.
— Боже мой! — проговорила Марина Николаевна почти с испугом. — Сорок два года! Целая жизнь. Неужели все это время его помните?
— А ты как думала? Помню, конечно, как бы это я не помнила? Муж. Ты-то со своим давно живешь?
— Не очень… — замялась Марина Николаевна.