Минуло пять дней, и все они слились в сознании Марины Николаевны в один огромный, сияющий солнцем, радостный день. Перед самым отъездом, когда Павел и Пантюхов говорили о чем-то, стоя у машины, она тихонько отошла от них. Постояла на пороге комнаты, где они с Павлом жили, потом оглядела двор, поленницу дров, нарубленных Павлом из спиленной ими яблони, и подумала, что никогда в жизни она не была счастлива так, как здесь, в этом чужом для нее доме.
Поездкой в деревню Бритвин остался доволен — и отдохнул хорошо, и Марину узнал поближе, в постоянном, ежедневном общении. То новое, что ему открылось, не только не разочаровало его, но и привязало к ней еще больше. Он, вообще-то, знал, что она добра, умна, заботлива и, главное, любит его, а теперь вполне уверился в этом. Рад он был и тому, что и его чувство к ней вполне выдержало эту небольшую проверку. В нем, может быть, стало меньше остроты и напряжения, как в начале их связи, зато появился оттенок прочности и равновесия. Одно только немного смущало Бритвина — некая излишняя, по его мнению, восторженность Марины по отношению к нему. Было тут что-то надрывное, тревожное, опасное даже, но он надеялся, что это пройдет. Надо лишь придерживать ее немного.
Когда они прощались, вернувшись в город, Бритвин видел, как ей тяжело, — она была растерянной, печальной и близкой к слезам. Ему и самому взгрустнулось: такое золотое время миновало, но он резко переменил это настроение, представив массу ждущих его дел. Подумал — вперед надо смотреть, а не оглядываться.
Со следующей встречей Бритвин спешить не хотел. И из-за работы, которая потребует всех его сил и времени, и для того, чтобы дать Марине возможность успокоиться и прийти в себя, ощутить ход и рамки обыденной жизни. Пусть привыкает воспринимать их отношения, как часть этой жизни, важную, но все-таки часть.
— Две недели? — переспросила Марина, словно бы не поверив. — Целых две?
Бритвин почувствовал жалость, заколебался на мгновение, но все-таки не дал себе воли и начал объяснять, как много у него теперь работы накопилось. Столько, что впору в клинику переселяться и жить там безвыходно.
— Впрочем, — сказал он, смягчая ситуацию, — это ведь предварительно. Я позвоню на днях, вдруг у нас там все не так и страшно.
— Как хочешь, — сказала она тихо.
— Да ведь не в желании дело, а в обстоятельствах! Я, может быть, вообще не хотел бы с тобой расставаться.
— Может быть… — повторила она. — Господи, что за разговор дурацкий! Получается, будто я тебя упрашиваю… Через две недели так через две. Пока!