Какая чушь примерещилась, думал он. Надо же! Устал, наверное, вот и разгулялись нервишки. Работать слишком много приходится, надо бы отдохнуть, на природу с ночевкой выбраться. Если взять отгул на следующей неделе, то получится целых три дня. Хотя нет, с отгулом, пожалуй, ничего не выйдет, двое врачей отделения в отпуске сейчас и остальные поэтому перегружены. Надо будет учесть на будущее и сразу двоих не отпускать. Маху он в этом дал по неопытности…
Думая так, Ляпин в то же время ощущал легкость и поверхностность своих мыслей, не имевших отношения к тому тяжкому и мучительному, что он только что испытал в постели. Все это затаилось теперь на самом дне его души и, казалось, лишь ожидало удобного момента, чтобы выплыть, проявиться вновь…
Накурившись до головокружения, он вернулся в спальню и пролежал в угарном дурмане дремоты до тех пор, пока не зазвонил будильник.
Утро, день, привычные, следующие друг за другом дела были Ляпину особенно приятны. Он опять, как и вчера, нагружал себя ими, но ему все казалось мало. Он даже провел операцию во второй половине дня, чего обычно не делал. Освободился поздно, уже в сумерках, и был доволен. Пережитое ночью несколько раз неким смутным, болезненным, тянущим шевелением было готово вновь заявить о себе, но он справился и усилием подавил все это.
Дома, после ужина, он вручил жене путевки и сказал, что оплатил их, получив деньги по «черной» кассе, а остальное заняв. Чувство, возникшее при этом, оказалось очень противоречивым и сложным. Он и облегчение испытал, потому что со всеми сомнениями было покончено теперь; и был доволен радостью жены; и с острой тревогой и страхом подумал, что последствия этого поступка в его жизни могут быть столь велики, что их невозможно сейчас даже себе представить…
У Ляпина, не отдыхавшего почти два года, давно уже накопилась усталость. Лето особенно усиливало ее, заставляя томиться, навязчиво представлять себе бережок какой-нибудь зеленый, прохладу воды… И вдруг, сразу же после происшествия с деньгами, он ощутил странный подъем сил, стал оперировать больше обычного, глубже и основательнее в повседневные дела отделения вникать. Может быть, к работе толкало сознание вины, желание заглушить его и как-то перед самим собой оправдаться, хотя явственно и определенно он этого чувства и не испытывал. Так, слегка потягивало, побаливало что-то в глубине души — и все. А ведь он даже хотел бы, пожалуй, настоящих угрызений совести. Согрешил — помучайся, покайся. По всем правилам, так сказать… Иначе что же получается? Получается — можно грешок и повторить, если душа особенно против этого не протестует. От подобных мыслей ему становитесь тревожно и знобко и знакомый уже сквознячок словно бы грудь прохватывал…