Джон говорил — Принцип уже должен звать, что штамм человечества сохранил чистоту, однако, сделав это новое открытие, они должны также понимать, что, хотя в массе своей человечество не изменилось, отдельные его фрагменты подверглись мутации. Ибо здесь есть три человеческих штамма: люди этого дома, индейцы и люди на побережье. Из них два мутировали успешно, а третий перестал развиваться. Хотя погоди-ка, сказал себе Джейсон, последнее заключение неверно, поскольку есть Дэвид Хант. Думая о нем, он вспомнил, как недели две назад музыкальные деревья вдруг восстановили былую тонкость и устойчивость исполнения, и еще тот невероятный слух, который только сегодня днем принес Тэтчер. И как это роботам удается узнавать обо всем прежде всех остальных?
И роботы. Не три различных штамма, а четыре. Одно очко не в пользу Принципа, развеселившись, подумал Джейсон. Он готов был поставить на что угодно (и нисколько не сомневался в выигрыше), что Принцип не принял в расчет роботов. Хотя роботы, если задуматься, внушают некоторый страх. Что за хитрое устройство являет собой эта штука, которая может разговаривать с Принципом и передавать его сообщения? И почему Принцип поручил Проекту выступать от его имени? Просто потому, что он оказался под рукой? Или же между ними существует близость и понимание, невозможные между Принципом и человеком или любой другой биологической формой жизни? От этой мысли Джейсона пробрала дрожь.
— Помнишь, — обратился он к Стэнли, — сначала вы сказали, что не можете ничем нам помочь?
— Помню, — ответил робот.
— Однако в конце концов помогли.
— Я очень рад, — сказал Стэнли, — что в конечном итоге смогли вам помочь. Я думаю, мы с вами имеем очень много общего.
— Я искренне надеюсь, что это так, — сказал Джейсон, — и благодарю тебя от всего сердца.
Она сидела у стола с разложенными на нем книгами, когда он вошел в комнату. В первое мгновение, в слабом свете свечи, она усомнилась, он ли это, потом увидела, что он. Она вскочила:
— Дэвид!
Он стоял, глядя на нее, и она заметила, что у него нет ни лука, ни колчана со стрелами, и ожерелье из медвежьих когтей больше не висит у него на груди. Глупо, подумала она, замечать такие вещи, когда единственно важно то, что он вернулся.
— Ожерелье, — сказала она, чувствуя себя при этом глупо, не желая этого говорить, но все равно сказала.
— Я его выбросил, — ответил он.
— Но, Дэвид…
— Я повстречал Ходуна. Лук мне не понадобился. Стрела его не поразила; она ударилась только в корабль.
Девушка молчала.
— Ты думала, что Ходуна нет, что он — лишь тень в моих мыслях.