Давиде за чем-то нагнулся к нижнему ящику письменного стола, и вдруг в глазах у него потемнело. Мозг пронзила нестерпимая боль. Он приподнялся, оперся обеими руками о стол. Из последних сил дотянулся до лекарства и сунул в рот целую пригоршню таблеток. Вокруг все плыло в тумане, все двоилось. Острая стрела боли опять пронзила голову, и Давиде почувствовал, что теряет сознание. Он начал медленно сползать вниз и упал на пол.
Сколько он пролежал без сознания возле письменного стола, Давиде не знал. Наверно, довольно долго. Голова разламывалась теперь уже не от острой, а от тупой, ноющей боли, но туман в глазах рассеялся. Давиде нашел в себе силы встать и дойти до ванной. От сильной струи холодной воды стало легче. Когда он вытирал мокрые волосы и лицо полотенцем, раздался звонок входной двери. Ликата пошел открывать и распахнул дверь, не спрашивая, кто там. На пороге перед ним стояла Мария.
— Мария, это ты? Что ты тут делаешь? — удивленно спросил Давиде. — Почему ты ушла из больницы?
Женщина что-то бессвязно бормотала, все ее тело содрогалось от рыданий.
— Я не могу больше… Я боюсь… Мне холодно… Где Тано?.. Помоги мне… Умоляю… Отвези меня к Тано… — различил Давиде.
— Но, Мария, я не могу этого сделать, — растерянно произнес он, — не проси меня об этом.
Но женщина продолжала всхлипывать и умолять его:
— Я не могу без Тано… — повторяла она.
Давиде пытался успокоить ее, гладил по голове, по лицу, вытирал ей слезы. Мария доверчиво, как ребенок, прижалась к нему. Давиде почувствовал, что она вся дрожит, как в лихорадке.
— Хорошо, — сказал он решительно, — я отвезу тебя к Тано. Ты пришла вовремя. Сейчас едем!
И быстро побросав в сумку вещи, вместе с Марией спустился к машине.
В предвкушении получения обещанного Рибейрой огромного куша, Салимбени лез из кожи вон, стараясь убедить своего друга директора и одного из самых влиятельных членов правления Афроазиатского банка в необходимости изменить только недавно принятое по его же, Салимбени, предложению решение. Бывший сенатор был в ударе: красноречив, убедителен, напорист, как в самые лучшие времена. На его тонких губах играла самоуверенная улыбка, лисья физиономия излучала доброжелательность.
— Да, господа, — говорил бывший сенатор, — мы должны быть гибкими, найти в себе смелость переиграть все заново. Я сам, как глава комиссии и консультант банка, убеждал вас привлечь максимальные средства для вложения в развитие африканских стран и делал это с легким сердцем, ибо располагал гарантиями со стороны самых мощных международных финансовых организаций. Теперь же положение изменилось. Я объехал все европейские столицы, посетил Соединенные Штаты и Японию. Никто не желает больше предоставлять гарантии на африканские проекты. Миллионы голодных негров проедят всю нашу гуманитарную помощь, разорят все наши фонды помощи, а политического эффекта не будет никакого. Другое дело Восточная Европа. Все взоры сейчас устремлены туда. Это настоящий Клондайк! Мы должны все собранные нами денежки вложить в сделки со странами Восточной Европы, и наши капиталы вернутся к нам удвоенными и утроенными! Главное-то уже сделано — нами собраны огромные финансовые средства. Теперь надо лишь обратить их в другом направлении.