— Может, хватит, а?… Во всяком случае, в настоящих семьях так не делают. Ты понятия о них не имеешь.
— А Кэти у нас — большой специалист по настоящим семьям. Снимаю шляпу. Но я ведь не ошиблась, согласись. Ты еще не выкинула это из головы. Мы, хейлшемские, должны, по-твоему, держаться вместе, отдельной сплоченной компанией, и никаких новых друзей заводить не имеем права.
— Я ничего такого не говорила. Я говорила про Крисси и Родни. Это очень глупо выглядит — как ты все за ними повторяешь.
— Но ведь я права? Права? — наседала Рут. — Тебя огорчает, что я продвинулась, завела новых друзей. Некоторые старожилы даже по имени тебя не знают, и не они в этом виноваты. Ты ни с кем, кроме хейлшемских, не разговариваешь. Но с какой стати я буду все время водить тебя за руку? Мы почти два месяца уже здесь.
Я не клюнула — продолжала свое:
— Я не о себе говорю и не о Хейлшеме, а о том, что ты все время ставишь Томми в трудное положение. Я наблюдала, ты несколько раз так делала за одну эту неделю. Уходишь, бросаешь его, и он как потерянный. Это нечестно! Ведь вы пара с Томми. И это значит, что о нем ты должна думать в первую очередь.
— Совершенно верно, Кэти, мы действительно пара. И раз уж ты в это решила влезть, я тебе скажу. Мы говорили с Томми и согласились, что если ему иногда неохота чем-нибудь заниматься с Крисси и Родни — вольному воля. Не готов он к чему-то — принуждать его я не собираюсь. Но мы договорились еще, что меня он удерживать не будет. Вот так. А твоей заботой о нем я очень тронута.
Потом, совсем другим тоном, она добавила:
— Между прочим, должна поправиться. По крайней мере, с некоторыми старожилами ты, по-моему, дружбу завела.
Она посмотрела на меня изучающе — и рассмеялась, словно бы говоря: «Но ведь мы по-прежнему подруги, да?» Я, однако, в ее последнем замечании ничего смешного не увидела. Взяла книгу и ушла, не говоря ни слова.
Надо объяснить, почему меня так задело это высказывание Рут. Те первые месяцы в Коттеджах были странным периодом нашей дружбы. Из-за каких только мелочей мы не ссорились! И в то же время мы были откровенней друг с другом, чем когда-либо. Прежде всего вспоминаются эти разговоры один на один, обычно перед сном в Черном амбаре, наверху, в моей комнате. Вы можете, конечно, назвать это пережитком наших разговоров после отбоя в хейлшемской спальне. Так или иначе, сколько бы я и Рут ни ругались днем, наступает вечер — и мы сидим бок о бок на моем матрасе, прихлебываем горячий чай и делимся задушевными переживаниями по поводу нашей новой жизни. Ничего подобного раньше у нас не бывало. Эти излияния, да и сама наша дружба в то время были возможны благодаря тому, что каждая из нас знала: ко всему сказанному в эти минуты другая отнесется бережно и уважительно, не обманет доверия и, как бы мы ни цапались потом, не использует услышанное как оружие. Между нами было четкое, хоть и ни разу не высказанное вслух, соглашение на этот счет, и до разговора, начавшегося с «Даниэля Деронда», ни одна из нас даже близко не подошла к тому, чтобы его нарушить. Вот почему, когда Рут произнесла эту фразу про мои отношения с некоторыми старожилами, я не просто рассердилась. Я восприняла это как предательство. Потому что было совершенно ясно, на что она намекает: на одно мое вечернее признание о сексуальных делах.