Злости и обиды во мне было столько, что я расколошматила ящики топором на щепки. В темноте, со слезами на глазах и топором в руках, в заброшенном доме — я была картинкой не для слабонервных. Приступом злости прошел. Наступило опустошение. Как будто силы покинули меня. Но печку растопить было нужно. Руки не слушались от холода. Спички гасли. Потом вспомнила, что надо запихнуть бумагу и тогда дрова быстрее разгорятся. Кусок старой газеты тут же был запихан внутрь. Огонь. Он тут же начал жевать сухие дрова. Я сидела около печки на шатком стуле и не могла заставить себя убрать руки от огня. Холод пронизывал до костей. Огонь вздрагивал от сквозняка. А потом пошел дым, который растекался по комнате. Я испугалась, что началась пожар. Хотела затушить огонь, но потом поняла, что тут труба виновата. А еще местами и сама печка. Из нее тоже шел дым. Старая. Еще и стул подогнулся, и я свалилась на пол. Это было пределом моего неудачного дня. Дня, когда одна ошибка разрушила всю мою жизнь. Слезы вновь потекли по щекам. Началась банальная истерика. Я ведь не плакала ни утром, ни днем. Стойко выдержала удар. А сейчас нервы не выдержали. Они не были из железа. Надо было выплакаться, пожалеть себя. Стандартная реакция на шок. Это мысли проходили по грани сознания.
За окном бушевала метель. Выл ветер. И сейчас он не казался мне таким милым, а снег таким приятным, как сегодня утром, когда я ехала в институт.
* * *
До двадцати лет я не знал, что такое любовь. Не скажу, что меня не интересовали мальчишки. Интересовали. Я понимала подруг, которые влюблялись. Понимала фильмы и книги про чувства. Но мое сердце оставалось холодным. И подростковые гормональные взрывы я пережила спокойно. Казалось, что все спит глубоким сном. Свободное время я тратила на учебу и общение. Занималась репетиторством. Все было до того момента, когда я встретила Эдика. Эдуард Михайлович был аспирантом. Вел у нас семинары по зарубежной истории. Когда я впервые увидела его, то все две пары не могла поднять на него глаз. Я не слышала вопросов, что он задавал. Это было как наваждение. Его голос казался музыкой, в которой не было слов. Диагноз я поставила себе сама, на следующие сутки, когда всю ночь видела о нем сны. Это была любовь. Первая любовь, от которой кружилась голова, сердце выпрыгивало из груди, а мысли были глупыми и наивными.
Для меня весь семестр был какой-то сладкой мукой. Я пыталась отвлечься, но ничего не помогало. Мысли то и дело возвращались к нему. И какие мысли! То я за него замуж выходила, то придумывала имена детям. Глупо и наивно. Для меня было два вида любви. В первом, все заканчивалось свадьбой и детьми, а во второй любовь была невзаимная, о которой нужно было повздыхать и жить дальше. Вот я и вздыхала ни на что не надеясь. Может, это и несовременно, но подойти первой или написать о своих чувствах было неприемлемо. Я боялась, что отказа не переживу. А еще это снисходительной улыбки, которой он награждал студентов, которые несли откровенную чушь. Поэтому наслаждалась своими чувствами и мечтами тайком, никому не говоря о них.