Они скрылись в парадном и оказались запертыми в нем. Иногда в черном проеме мелькало любопытное лицо и сразу пропадало, боясь получить в лоб камнем. Через некоторое время из дома донесся предупреждающий голос:
– Эй, не бросайте! Переговоры…
Из двери вышли двое больших кирпичников с настороженными, но не испуганными лицами.
– Вить, иди сюда, поговорить надо, – сказал один.
– Говори, мы здесь свои, – ответил Витька громко.
Свои поддержали Витьку нарочитым смехом.
Кирпичники переглянулись, пошептались, и опять тот же сказал:
– Надо поговорить… только без пацанов…
Витька бросил на землю камень, который держал в руке, и направился к ним.
– Не ходи, – шепнул кто-то из пацанов.
За Витькой пошел Вадим. Пацаны недоверчиво смотрели на переговорщиков.
Витька с Вадимом вернулись.
– Пошли, – махнул Витька рукой и, ничего больше не говоря, направился к своему деревянному сараю. За ним – все остальные деревянщики.
За углом сарая сидит на корточках Петька. Кровь течет из-под картуза на лицо. Он прижимает ладони ко лбу, не пуская кровь на глаза, часто и удивленно моргает.
Солнце – высоко, а ветра нет. От рельсов и шпал поднимается прозрачное слоистое тепло. По обеим сторонам линии – поля, впереди дорога пересекает линию. Там – шлагбаум и белая железнодорожная будка.
Серый и Борис ускорили шаг. Тихо открыли дверь будки. У окна за столом, на котором лежали железнодорожный фонарь и желтые свернутые флажки, сидела, подперев рукой щеку, немолодая женщина.
– Теть, попить дайте, – попросил Серый.
– Попейте, попейте, – сказала она и тихо улыбнулась.
Они уже знали, что ведро стоит здесь же, в темном углу на лавке, накрытое мокрой и холодной, потемневшей от воды фанеркой, а на ней вверх дном – старая эмалированная кружка, с отбитой на дне эмалью. Они выпили по полной кружке медленно, с передышками, и все это время, пока они не ушли, сказав: «Спасибо, теть», а она – «На здоровье», женщина смотрела на них.
И они уходят по шпалам, растворяясь в горячем воздухе, и она смотрит им вслед спокойным и усталым взглядом.
Борис сидит в углу комнаты на корточках и насыпает ячмень из наполненного на четверть мешка в старую жестяную банку. Занятие это интересное: когда он берет зерно в ладонь, оно колется – легонько, по-доброму, как живое, а когда сыплется струйкой, в банку – шуршит и постукивает, тоже как живое. Дверь отворилась, вошла мать.
– Мам, я кур собираюсь кормить, – сказал Борис. И стал насыпать зерно бодрее, хотя можно было сделать совсем просто – зачерпнуть его банкой.
Мать словно не услышала и, не снимая спецовки, легла на кровать. Борис поднялся, внимательно посмотрел на мать. Она лежала, закусив губу, держа ладони на саднящем желудке. Глаза ее были закрыты.