Мужчина замолчал, сосредоточенно о чем-то думая, тяжело дыша. Серый и Борис сидели рядом, внимательно глядя в лицо одноногому.
– Я ведь, – начал мужчина тихо, – повеситься уже хотел… И веревку взял, и сук себе в саду присмотрел. А Танька приходит и говорит: беременная я… Беременная, – повторил он совсем тихо. – Мы ведь до войны с Танькой восемь лет прожили. И после войны… Всё, думаю, Николай, кончилась твоя ниточка. А теперь ноги нет, а сын есть!.. Видно, надо было ногу отдать, – шепотом, как великую тайну, объявил одноногий. – Вот какое дело… Да если бы я знал, – почти закричал мужчина, – я б ее сам себе отгрыз! – и ударил изо всей силы кулаком по земле. – А Танька, – засмеялся он, – говорила, что это от шахты… Вот баба, скажет тоже, все ведь в шахте работают, а дети все равно родятся. – Одноногий рассказал все, что, видно, нужно было ему сейчас рассказать. Помолчал. Прибавил тихо: – Вот так… – и заплакал.
Он не зарыдал и не закрыл лицо руками. Он, дергаясь всем телом, плакал. По большому мясистому лицу его из светлых глаз текли слезы. Серый и Борис встали, растерявшись, они видели много, но не видели еще плачущих мужиков.
– Дядь, не надо, дядь, – просили они. Одноногий, дергая носом, поднял на ребят виноватые глаза.
– Извините, ребятки… первый раз… – сказал он, удивляясь самому себе, – ведь правда, первый раз… На войне мужики ревели, а я никак. И ранили когда, и ногу… а тут… простите, ребята, вот беда… – он шмыгнул носом, – я больше не буду… Подмогните мне, а? А то я не дойду, плохо еще на костылях хожу… Да и выпил… – закончил он совсем виновато и опустил глаза.
Борис сунул банку за пазуху, подобрал костыли. Они подсунули головы под мышки одноногому и тяжело, с натугой, подняли его. Пошли…
И уходят так медленно, осторожно, трудно – двое маленьких по бокам, с волочащимися костылями, а посередине большой, одноногий.
Ночь только пришла, звезды еще неяркие, луны нет, поэтому темнота густая и холодная. Пространство между самодельными сарайчиками и сложенными – на дрова – бревнами освещено одинокой желтой лампочкой, висящей высоко на столбе. На это пространство из темноты с двух сторон выходят большие кирпичники. С другой – большие деревянщики.
Из-за штабеля дров в щель между бревнами смотрят, затаившись, Серый и Борис.
Кирпичники и деревянщики молча смотрели друг на друга. Наконец от кирпичников отделился самый здоровый, его еще ни разу не было с кирпичниками, и вышел на середину. Он по пояс голый – чтобы было лучше видно крепкое мускулистое тело, руки. Чтобы выглядеть еще сильнее, он напружинил мышцы, сжав кулаки. Но если всмотреться в глаза, можно было понять, что и ему страшновато.