Позавтракав с баночкой Очаковского пива, отец ушел в спальню, где включил переносной телевизор. Тот был хоть и маленький, но зверь, орал на всю квартиру, а картинка на нем была четкая и яркая, с сочными цветами, лучше, чем на «Рубине» в гостиной.
Итак, телевизор верещал, как недорезанный, и Венька пошел на кухню жаловаться матери. Почему-то с отцом не хотелось связываться.
Тут нужно сделать отступление и объяснить, что Олег Васильевич в ночной ситуации себе ни в чем не изменил, не виноват же он был, в конце концов, что в собственном доме чувствовал себя хозяином и привык осаживать отпрысков сызмальства. Чтоб не баловались, чтоб знали, кто здесь бугор, а кто пешка, чтоб почитали. И всегда всё было нормально, детки не обижались, знали своё место, слушались с первого раза, и потом, когда выросли, всё осталось по-прежнему: отец был строг, сыновья послушны. И никогда ничего не возникало, никогда не было разногласий, напротив, все были дружны, особенно если учесть цементирующую, амортизирующую роль Людмилы Ильиничны. И вот на тебе — сорвалось. Нет, тут, конечно же, всё дело было в Веньке.
Людмила Ильинична сидела за кухонным столом и рыдала. Перед нею стояла чашка кофе, в пепельнице курилась сигарета.
— Мам, — хмуро произнес Венька с порога. — Ты б сказала папику, чтоб телек приглушил.
— Зайди, Вениамин, — насморочным голосом велела мать. — Сядь.
Венька сел рядом на табуретку, начал шлепать ногою об пол.
— Прекрати, — сказала Людмила Ильинична, вытирая платочком глаза. — Что случилось, Веня?
— А чо? — бесшабашно спросил Венька.
— Тебе не стыдно?
— А чо?
— Значит, по-твоему, всё правильно? Так?
Венька пожал плечами.
— Иди у отца проси прощение, — сказала мать.
— Нет, — твердо ответил Венька.
Глаза у матери мгновенно наполнились слезами, слезы, выплеснувшись, поползли по щекам, губы задрожали, как у маленькой.
Нет, не мог Венька видеть этого. Вскипела злость — что это она тут нюни распускает, потом возникла жалость. Господи, да не было же на свете никого роднее.
— Мам, не надо, — попросил Венька, чувствуя, как от тоски сжимается сердце. — Ну, пожалуйста.
— Ты никогда не был жестоким, мой мальчик, — сказала она и всхлипнула. — Что же это такое-то?
— Всё-всё, мам, закончили, — торопливо заговорил Венька, пытаясь заболтать, забалаболить её горе. — Я извинюсь, ты не думай. Всё в порядке. Вот смотри, — повернувшись, он показал ей шрам на пояснице. — Это меня вчера. Уже заросло. Здорово, да? А вот, погоди-ка.
Не теряя темпа, он сбегал в Кириллову комнату, принес 200 долларов, положил на стол перед матерью.