Холмов-Линдберг за эти дни свыкся с Атлантикой, отделенной только слоем железа толщиной в палец. Океана он не видел, зато по ни на минуту не прекращающимся ударам чувствовал его силу и буйство. Свыкся он и с бухтами канатов и с цепями, лежащими здесь ржавыми кучами.
Свыкся даже с крысятами, прибегавшими полюбопытствовать при свете мизерной лампочки на необычного пассажира. Спал Холмов в гамаке и крыс не боялся, укрывался старым матросским бушлатом. Тетради Линдберга он бережно держал при себе, а вот прибор не уберег: что-то в приборе сильно понравилось крысам, и они изгрызли его дотла.
Браслет наручника с левой руки в первый же день спилил ему напильником могучий кочегар Иван, тот самый, которого Ростислав назвал товарищем. Он и оказался верным товарищем. Вот только конспирацию не соблюдал: палуба сильно гремела под его ногами.
Как-то в очередной раз Иван пришел с другим матросом тревожный.
Говорил по-ярославски, на «о».
— Понимаешь, Ростислав, какая петрушка: наш человек радист рассказал: передавал он радиограмму про тебя — мол, едет террорист на судне с бомбами. Полиция у них настырная, наверняка в порту перевернет «Николая» от клотика до киля. Найдут. Мы тут меж собой посоветовались и решили: бежать надо тебе.
— Куда ж бежать? До Нью-Йорка идем без остановок. Да и как убежишь — вплавь далеко, а шлюпку не спустишь, это целая история, да и не даст никто.
Тут заговорил другой матрос, тряхнув черным чубом:
— Э, не журись, казак. Мы придумали кое-что. Подрассчитали — смываться тебе надо под вечер и поближе к берегу. Притормозить придется пароходик, да это уже наша печаль: уголь пойдет плохой или сломается что.
— И придумывать не над о, — угрюмо вставил кочегар, — в паропроводах свищ на свище. Надрываемся, держа давление в котлах, понимаешь.
— Вот, казак, слыхал? В темноте с верхней палубы стащим по-тихому махонькую лодочку — то ли пробковую, то ли каучуковую надувалочку спасательную; значит, ход стопорим, будто оказия какая… Это чтобы тебя не захлестнуло или, не дай бог, под винты не затянуло…
— Пора на вахту нам, — поднялся Иван, — так ты понял, Ростислав? К вечеру будь готов.
— Хорошо, мне лишь бы до берега добраться, уйти от этого черта Макферсона подальше.
Чернявый матрос дружески положил руку на плечо Холмова:
— Ничего, обойдется. Поплывешь в Америку сизым селезнем.
К вечеру Холмов был готов. То есть надел поверх тужурки просторный бушлат. Пароход сбавил ход. Атлантика теперь не так яростно штурмовала железное тело парохода.
За Холмовым пришел чернявый, потащил за руку полутемными коридорами и вывел к небольшой площадке, на которой Иван заканчивал надувать резиновую лодку.