– Говорит, чтобы был поосторожнее… что не будет его покрывать долго… что если самооборона, то он может делать… что захочет, а если нет… то пусть… не ждёт помощи от неё… ей выборы важнее, чем генеральские указы… а генералы, мол, приказали ей оказывать Кузьме… плохо слышно… содействие и защиту… поскольку он герой и всё такое.
– Кто она?
– Какой-то мэр, наверное, раз выборы или депутат тутошний, что-то такое…
– Забавно… Ты права. Она властная.
– Говорит, что кавказцы этого так не оставят… а он отвечает, что и он ничего так не оставит, если они не уберутся… говорит, что сам их уберёт, если надо будет, и пусть попробуют его остановить… она отвечает: осторожнее, Кузя, ох, осторожнее, это тебе не Одесса… Но, говорит, мне твой настрой нравится, они действительно, мол, распоясались.
Пёс залаял в их сторону, и Марине пришлось вжаться в тень дома, откуда она уже не могла подслушивать остаток разговора.
Когда женщина ушла с участка, а Кузьма остался курить во дворе, Стрельцов заглянул в несколько окон и увидел Катю в гостиной, сидящую с блокнотом и диктофоном наготове. Она собрала волосы в пучок и в этот миг, не знающая, что он смотрит, неулыбчивая и не касающаяся то и дело волос, выглядела как обычный столичный клерк, унылый и тревожащийся из-за близкого собеседования.
– Идём, – сказал Стрельцов, отдаляясь от дома в безопасную тень сада. Марина последовала за ним.
– Зря ты играешь с девчонкой, Тёма. Она не такая дура, как думаешь. Может и переиграть тебя.
– А что, я только с дурами, по-твоему, готов играть?
– Тебе её не жалко?
– Что жалеть? Сама лезет.
– А может, ты врёшь и мне? – Марина приблизилась, соединила своё бесплотное существо с его подтянутым, мускулистым телом, скрытым тенью покосившегося кедра. – Может, ты хочешь её? – зашептала она. – Как хотел когда-то меня? Может, тебе не нужна больше мертвячка рядом, а?..
– Марина, я всё отдал, чтобы ты была рядом, чтобы видеть тебя… сколько же раз повторять? Мы навеки, всегда, будем вместе. Больше никто со мной не будет, – горячо прошептал Стрельцов.
Марина улыбнулась, но глядела недоверчиво. На самом деле теперь, месяцы спустя, она не имела такой силы, как прежде: её потусторонний холод почти не проникал в органы и кровь, не замедлял биение сердца, и требовало больших усилий услышать её, если только он сам не призывал её слух и взгляд на помощь.
– «Больше никто», – задумчиво прошептала она, всё ещё очень близкая, практически вросшая в него. – Что ж, пока мне тоже кажется, что ты играешь с ней. Но похоть сильнее всяких обещаний. Кстати, это твоя мысль, Профессор, не моя, – она улыбнулась.