– Спустимся ненадолго? – предложила она.
Мы пошли за ней. Голубка открыла дверь своей капитанской каюты. Чего там только не было! Плетеные ковры и красивые керосиновые лампы с колпаками из тонкого стекла, книги и канделябры, несколько ружей, видимо, старинных, а на стене – голова нерпы. В открытой пасти виднелись ряды острых белых хищных зубов. Глаза были из черного стекла.
Голубка расстегнула ремень, на котором висел нож, и опустилась в кресло. Она долго смотрела на Фредерика, а он стоял, почти робея перед всей этой роскошью и перед своей сестрой, которая теперь завязывала волосы в узел. Она была не похожа на Урстрёма. У того тоже была роскошная каюта с коврами и всякими богатствами, которые Фредерик тем не менее называл хламом. Но я не могла понять, в чем именно была разница между двумя капитанами.
– Такой, как я, некуда идти, – сказала Голубка.
– Что в тебе такого особенного? – спросил Фредерик.
– Я купила свободу, продав свою душу.
Фредерик покачал головой, махнул рукой, словно хотел сказать: ах, разве это так важно?
Но Голубка возразила:
– Как думаешь, что скажут обо мне на Рыбьем острове, когда узнают, что я была дочерью Белоголового? Была надсмотрщицей и отправляла детей в шахту? Не только у моих родителей похитили детей. С тех пор как я оказалась на этом проклятом острове, у меня на глазах умерло двое ребятишек с Рыбьего. От воспаления легких и от изнуряющей работы. А мальчики, которых они привезли с острова Росомахи, погибли под обвалом. Их отец дружил с нашим папой, они вместе рыбачили. Что он скажет, если я вернусь домой и как ни в чем не бывало стану обжираться тресковой икрой?
Фредерик пожал плечами; кажется, он собирался что-то сказать, но не мог подобрать слова.
Голубка покачала головой и повторила:
– Такой, как я, некуда идти. Для меня есть лишь море.
Она вздохнула и, видимо, захотела ободрить его, потому что сказала:
– Может, я и украду мешок зерна или даже два. Но детей похищать не стану. Думаю, я никогда в жизни больше не захочу их видеть.
Фредерик опустил взгляд.
– Ну, просто… уж больно я не люблю пиратов… – проговорил он.
Голубка кивнула.
– И я тоже.
– Что ж, так и будешь корить себя до конца жизни?
Она ответила не сразу. Что-то горькое появилось у нее в лице, будто она проглотила желчный пузырь.
– Может быть.
Но тут уж я взяла слово. Мне стало жаль Фредерика: он стоял так понуро и печально, словно винил самого себя за то, что его сестра собиралась стать кошмаром Ледового моря.
– Ты говорила, что продала свою душу, – сказала я Голубке. – Но это не так. Просто последние двенадцать лет твоя жизнь была слишком холодной и отвратительной, поэтому душа твоя замерзла. Потребуется время, чтобы она оттаяла.