А свирель пастуха потихоньку приближается и все больше и больше поднимает в душе Осокина какие-то волнующие, точно хорошо знакомые, но забытые мысли. Что-то вспоминается, что-то поднимается на поверхность из темных глубин.
Теперь он видит озеро перед собой, все горящее от солнца, и белые облака с золотой каймой, и тихо шелестящие зеленые камыши…
— Как безумно все хорошо, — говорит он. — Только зачем существует смерть? Или, может быть, смерти нет? Вот сейчас я могу понять это. Ничто не умирает. Все существует всегда. Только мы отходим, перестаем видеть. Вчерашний день существует. И Танечка купается, и я боюсь посмотреть на нее. Это не умерло и не может умереть. И я всегда могу к этому вернуться. Но вот тут есть какая-то тайна. Эту тайну мы называем смертью.
Но на самом деле смерть только наше непонимание чего-то. Вот сейчас я это чувствую. Но почему так нельзя чувствовать всегда? Мы бы тогда ничего не боялись. И это мне дала Танечка. Да, теперь я понимаю, что любовь — не только самое лучшее, но и самое важное и самое нужное в жизни. И когда она проходит, все остальное должно молчать и уходить в сторону. Какое тут может быть благоразумие? Все на свете не стоит этих двух часов. Если бы я знал, что сегодня мне отрубят голову, я все равно так же целовал бы Танечку. А сейчас мне хочется летать над озером, как я летаю во сне.
Через несколько дней.
Танечка на террасе с каким-то шитьем. Осокин входит из сада.
— Я пойду после обеда на Зуево болото, кто со мной хочет идти? — спрашивает Танечка нараспев, не поднимая головы и лукаво улыбаясь.
— Танечка, милая, я хочу, — говорит Осокин, подходя к ней. — Только, знаешь, нам следовало бы быть немножко поосторожнее. Эти дни мы все время с тобой вместе, и это слишком заметно.
— Ну так что ж? — Танечка откусывает нитку и мельком взглядывает на него.
— А то, что в конце концов все может кончиться очень скверно. Мне кажется, что дядя очень подозрительно глядит на нас. И прислуга, вероятно, уже болтает. Я уверен, что тебя кто-нибудь видел, когда ты третьего дня выскочила из моего окна утром.
— Трусишка! — говорит Танечка презрительно. — Вот барышня-то!.. Всего боится! Ну и пускай видели, ну и пускай болтают. Я ничего не боюсь. — Она задорно встряхивает головкой.
— Танечка, милая, не сердись, — говорит Осокин, — ты сейчас очень похожа на Белоножку, когда она капризничает.
— Ты все смеешься надо мной. — Танечка надувает губки. — То я на Белоножку похожа, то еще на невесть что…
— Не сердись, милая.
— Пойдешь за грибами?
— Поцелуй меня, пойду!