— Вот еще, дорого просите!
— Ну дай шейку поцеловать.
— Пальчик… Ах да ну тебя, забыла совсем. На стол накрывают. Мне закуску посмотреть надо.
Танечка убегает.
— Она милая, — говорит Осокин, — только мы ходим по самому краешку и должны оборваться. Как это все налетело сразу…
Он идет вслед за ней.
В столовой Танечка, нагнувшись над столом, размешивает горчицу с приправой для селедки. Осокин подкрадывается к ней и целует ее в шею. Она вскрикивает и замахивается на него полотенцем. Он хватает ее за талию, прижимает к себе всем телом и целует в губы.
Танечка слабо сопротивляется и перевертывается в руках Осокина, подставляя ему по очереди щечку, ушко, шейку.
В это время дверь отворяется, и на пороге появляется и останавливается дядя. Танечка отскакивает от Осокина.
— Ну вот! — мысленно говорит Осокин. — Я знал, что так будет.
Ему и неприятно, и стыдно, и сердце бьется сильными ударами. Ему досадно, что он не может скрыть своего волнения, и в то же время смешно — до такой степени все разыгралось именно так, как он представлял себе.
Дядя смотрит на них и, ничего не сказав, идет к столу. Осокин чувствует себя очень глупо. И хуже всего, что нужно садиться за стол и делать вид, что ничего не произошло. Танечка сконфужена и, вся малиновая, разливает суп, стараясь не глядеть ни на дядю, ни на Осокина. Дядя, видимо, взбешен, но ничего не говорит. Осокину больше всего хочется уйти.
Дядя нехотя проглатывает рюмку водки и ест суп.
Молчание начинает делаться тягостным.
— Куда ездил? — спрашивает дядя сердитым тоном.
— В Орехово за газетами, — отвечает Осокин.
— Можно было конюха послать.
«Что он этим хочет сказать? Что я ничего не делаю?» — думает Осокин.
— Гоняешь без дела, — точно отвечая ему, говорит дядя. Потом, после большой паузы, прибавляет:
— Мне с тобой нужно поговорить, зайди ко мне в четыре часа.
Наконец обед кончается.
Осокин идет в сад, потом обходит вокруг дома. Танечки нигде не видно.
У него какое-то брезгливое чувство ко всему, что случилось, но в то же время он с удивлением замечает, что на душе очень спокойно, спокойнее, чем было утром. Точно что-то, что должно было случиться, наконец-то случилось — и теперь ему легче, потому что больше от него уже ничего не зависит. Будь что будет. Думать ему не хочется.
— Все равно, — думает он. — Черт бы побрал все это. Я знал, что так будет, но ничего не мог сделать иначе. Если бы все повторилось, я делал бы то же самое. Конечно, было глупо целоваться с Танечкой в столовой. Но все равно — рано или поздно мы должны были кому-нибудь попасться. Интересно, что старик скажет. Но, что бы там ни было, я знаю, что не мог отказаться от Танечки. Значит, я шел на все. И теперь поздно плакать. И, наконец, все это было! Я целовал и любил ее. Этого уже у меня никто не отнимет.