— Пойдемте кататься на лодке, — предлагает Зинаида после одной из больших пауз. — Этот дом и сад нагоняют на меня сон.
Сегодня Зинаида кажется Осокину какой-то другой. Но он не может понять ее настроения. В ней очень сильно чувствуется женщина. В то же время в ней видна какая-то усталость. Она кажется старше своих лет. У нее бледное, точно припухшее лицо, темные круги под глазами. И глаза все время меняющиеся: то усталые, то смеющиеся, то задумчивые, то холодные.
Осокину кажется, что у этих глаз должно быть еще много других выражений, и вместе с тем он думает, что она должна быть раздражительной и своенравной.
Они идут рядом через сосновую рощу. Осокин рассматривает ее.
Зинаида одета очень своеобразно. Синее платье оригинального фасона и высокие бронзовые сапожки с перламутровыми пуговицами. Она не взяла зонтика и закрывается от солнца шелковым шарфом — красным с синим.
Ее профиль, глаза и особенно рот с удлиненной нижней губой все больше и больше притягивают к себе взгляд Осокина.
Они долго идут молча.
— А знаете, — говорит Осокин почти неожиданно для самого себя. — Я в вас был влюблен, когда учился в юнкерском. Но я вас представлял совсем иначе.
— Это делается совсем интересным, — смеется она. — Как же вы меня представляли?
— Не знаю, трудно определить, но только как-то иначе. И при этом я знал вас раньше, задолго до того, как увидел ваши карточки у Михаила. Это было связано с очень сложными мечтаниями или фантазированием о прежних жизнях и о волшебнике, которого я, кажется, видел во сне или воображал, что видел, и который предсказывал мне будущее. И каким-то образом с этим были связаны вы, то есть, когда я увидал ваши карточки, я убедился, что волшебник говорил именно о вас.
— А что же именно он говорил?
— Представьте себе, я все забыл. Помню только, что «будет все, что было», или что-то вроде этого.
— Будет все, что было, — повторила Зинаида. — Почему волшебники всегда говорят такие непонятные фразы? И что это был за волшебник? Вы говорите, что видели его во сне?
— Может быть, во сне, а, может быть, я его сочинил, не знаю.
— Ну, конечно, вы поэт. И говорят, у вас есть прелестные стихи, но почему вы ничего не хотели прочитать прошлый раз?
— Я никогда не читаю на людях. Достаточно, чтобы один человек был негармонично настроен к моим стихам или казался таким, и я уже не могу читать. Да и не было никакого смысла.
— Ну а кто же мешал вам прошлый раз? Может быть, я?
— Вы — нет, — смеясь говорит Осокин, взглядывая на нее и замечая, как меняются ее глаза и все лицо. — Но там было несколько человек, которые мне кажутся жителями совсем другой планеты, чем я. Прежде всего ваш брат. Я его очень люблю. Но ведь он искренне считает напыщенной глупостью все эти потусторонние настроения. А для моих стихов земли могло бы не быть совсем. Если бы я это сказал ему, он подумал бы, что я ломаюсь и сознательно говорю глупости из желания оригинальничать.