— Безыскусственность — также поза, причем самая досадная, какую я знаю, — со смехом сказал лорд Генри.
Молодые люди вышли в сад и уютно устроились на длинной бамбуковой скамье под сенью высокого лаврового куста. Сквозь глянцевые листья проскальзывали солнечные лучи. В траве проглядывали цветущие маргаритки.
Помолчав, лорд Генри достал из кармана часы.
— Боюсь, мне пора, Бэзил, — проговорил он, — а пока я не ушел, непременно хочу услышать ответ на вопрос, который я задал.
— Какой такой вопрос? — спросил художник, не поднимая взгляда.
— Ты отлично знаешь какой.
— Не знаю, Гарри.
— Тогда спрошу еще раз. Объясни, почему ты не собираешься выставлять портрет Дориана Грея. Я хочу знать истинную причину.
— Я тебе уже объяснил.
— Вовсе нет. Ты сказал, что вложил в портрет слишком много себя. Бэзил, это несерьезно!
— Гарри, — проговорил Бэзил Холлуорд, глядя ему в глаза, — любой портрет, написанный с чувством, это портрет художника, а не натурщика. Натурщик — случайность чистой воды, просто повод. Художник раскрывает не его. Красками на холсте художник раскрывает самого себя. Причина, по которой я не буду выставлять эту картину, в том, что я опасаюсь: не раскрыл ли я в ней тайну своей собственной души.
Лорд Генри расхохотался.
— И что у тебя за тайна?
— Сейчас расскажу, — ответил Бэзил, явно смутившись.
— Бэзил, я весь внимание! — подбодрил лорд Генри.
— Ах, Гарри, тут и рассказывать особо нечего, — ответил художник, — боюсь, ты меня не поймешь. Пожалуй, ты едва ли поверишь.
Лорд Генри улыбнулся, сорвал маргаритку и принялся ее разглядывать.
— Уверен, что пойму, — ответил он, всматриваясь в золотистую сердцевинку с белой оторочкой. — Что касается веры, то поверить я готов во все что угодно, при условии полной неправдоподобности.
Ветер стряхнул с деревьев несколько цветков, в наполненном упоительными ароматами воздухе закачались тяжелые кисти сирени, усыпанные звездочками соцветий. Возле стены застрекотал кузнечик, мимо проплыла синяя, тонкая как ниточка стрекоза с прозрачными бронзовыми крылышками. Лорду Генри казалось, будто он слышит биение сердца Бэзила Холлуорда, и он гадал, что же ему предстоит узнать.
— Все проще некуда, — немного помолчав, начал Бэзил. — Пару месяцев назад я попал на светский раут у леди Брендон. Нам, бедным художникам, время от времени приходится появляться в обществе и напоминать публике, что мы не такие уж дикари. В вечернем костюме и при белом галстуке, как ты сказал мне однажды, любой, даже биржевой брокер, способен приобрести репутацию человека цивилизованного. Пробыв в зале минут десять, переговорив с разодетыми в пух и прах пожилыми аристократками и нудными профессорами, я вдруг почувствовал чей-то взгляд. Я обернулся и впервые увидел Дориана Грея. Наши взгляды встретились, и я побледнел. Меня охватил необъяснимый трепет. Я понял, что столкнулся с личностью настолько неотразимой, что если я поддамся, то она поглотит без остатка всю мою сущность, мою душу и мой талант. Ты прекрасно знаешь, Гарри, что по своей природе я весьма независим. Я всегда был сам себе господин, по крайней мере, до встречи с Дорианом Греем. И тогда… даже не знаю, как тебе объяснить. Внутренний голос мне подсказывал, что я на грани кризиса всей своей жизни. У меня появилось странное чувство, будто судьба готовит мне беспредельные радости и беспредельные муки. Я испугался и бросился к выходу из залы. И подтолкнула меня не сознательность, а трусость. Понимаю, эта попытка бегства вовсе не делает мне чести.