— Отнеси на Хертфорд-стрит, сто пятьдесят два, Фрэнсис. Если мистера Кэмпбелла нет в городе, узнай его новый адрес.
Оставшись один, он закурил папиросу и принялся рисовать, сперва набросав цветы и фрагменты здания, потом лица людей. Вдруг он заметил, что все лица похожи на лицо Бэзила Холлуорда. Он нахмурился, встал, отошел к книжному шкафу и взял книгу наугад, твердо решив не думать о случившемся, пока не возникнет крайней нужды.
Развалившись на диване, он взглянул на титульный лист: «Эмали и камелии» Готье в издании Шарпантье на японской бумаге с гравюрами Жакмара. На переплете из лимонно-желтой кожи была вытеснена золоченая решетка и пунктиром нарисованы гранаты. Книгу ему подарил Адриан Синглтон. Листая страницы, Дориан наткнулся на стихотворение о руке поэта-убийцы Ласенера, о холодной желтой руке du supplice encore mal lavee[29], покрытой рыжими волосками, с doigts de faune[30]. Он посмотрел на свои белые изящные пальцы, невольно вздрогнул и продолжил листать книгу, пока не дошел до прелестных стансов о Венеции:
В волненьи легкого размера
Лагун я вижу зеркала,
Где Адриатики Венера
Смеется, розово-бела.
Соборы средь морских безлюдий
В теченьи музыкальных фраз
Поднялись, как девичьи груди,
Когда волнует их экстаз.
Челнок пристал с колонкой рядом,
Закинув за нее канат,
Пред розовеющим фасадом
Я прохожу ступеней ряд.
[31]Как изящно, будто скользишь по зеленым каналам розово-перламутрового города, сидя в черной гондоле с серебряным форштевнем и развевающимися на ветру занавесками! Строки стихов напомнили Дориану прямые бирюзовые линии, что тянутся за лодкой, идущей в сторону знаменитого пляжа Лидо. Краски в них сверкают, словно оперение опалово-радужных птиц, порхающих вокруг высокой резной колокольни или вышагивающих с величавой грацией по полутемным пыльным галереям. Он откинулся назад и прикрыл глаза, твердя снова и снова:
Пред розовеющим фасадом
Я прохожу ступеней ряд.
В этих двух строках была вся Венеция. Он вспомнил проведенную там осень и дивную любовную историю, подвигшую его на упоительные безрассудства. Романтика присуща любому городу, однако Венеция, как и Оксфорд, создает для нее подходящий фон, а для истинной романтики фон — это все или почти все. Часть времени он провел с Бэзилом, и тот был в неистовом восторге от Тинторетто. Бедняга Бэзил! Что за ужасный конец его постиг!
Дориан вздохнул и вновь взялся за книгу, пытаясь забыться. Он читал о ласточках, что снуют вокруг маленькой кофейни в Смирне, где хаджи перебирают янтарные четки, а купцы в тюрбанах покуривают длинные трубки с кисточками и степенно беседуют. Он читал о луксорском обелиске на площади Согласия, который роняет гранитные слезы и мечтает вернуться к знойному, покрытому цветущими лотосами Нилу, к сфинксам и алым ибисам, к белым грифам с золочеными когтями и крокодилам с берилловыми глазками, ползающими в зеленой дымящейся жиже. Он принялся размышлять над строками, что извлекают музыку из потемневшего от поцелуев мрамора и уподобляют его контральто, в которых Готье рассказывает о дивном изваянии, о