Клэр сворачивает на дорожку к дому, словно это улица, гонит по ней, не сбрасывая скорости и тормозит в нескольких сантиметрах от заднего крыла «ауди» нашей матери. На заднем сиденье Расс, который поехал с нами, потому что это все равно лучше очередного вечера в компании Джима и Энджи. Он с шумом выдыхает и произносит: «Черт». В том, что касается ругательств, Расс настоящий лингвист: у него слово может значить все что угодно. Сейчас он произнес «черт» с облегчением, потому что Клэр нас не угробила и изматывающая езда закончилась.
— Если тебе не нравится, как я вожу, езжай домой на автобусе, — подкалывает Клэр и, обернувшись, треплет Расса по голове.
— Как будто здесь ходят автобусы, — ворчит он, отталкивая ее руку. В его тоне слышится сложная подростковая смесь зависти и презрения.
— А на чем, по-твоему, сюда прислуга добирается? — ерничает Клэр.
— Смотрите, — говорит Расс, показывая за окно, — это разве не ваш отец?
На лужайке перед домом отец бросает об стенку бейсбольный мяч и ловит его моей старой потертой бейсбольной рукавицей. Из одежды на нем лишь небесно-голубые шорты до колен, белые найковские кроссовки и черные носки. В лучах освещающего его сзади предзакатного солнца он похож на привидение. Отец сильно закручивает мяч, как питчер из высшей лиги. Когда он бросает, его вялые, обвисшие мускулы трясутся, словно желе, седые волосы прилипли к потному лбу. На переднем плане мельтешит Руди, который исполняет при отце обязанности сиделки, и с халатом в руках, из последних сил пытается заставить своего подопечного вернуться в дом и одеться.
— Пожалуйста, доктор Паркер, это не смешно.
— Привет, пап.
Отец видит меня, и его лицо проясняется, улыбаясь во весь рот, он неуклюже подходит ко мне, а Руди, который, судя по его виду, вот-вот свалится без сил, гонится за отцом, держа перед собой халат.
— Доктор Паркер, прошу вас, наденьте халат!
Руди примерно моего возраста; тощий, лысый, вечно чем-то обеспокоенный, он не справляется с моим могучим отцом, который тяжелее его на добрые тридцать килограмм: отец отталкивает его, как слон, хвостом бьющий мух.
Отец бросает рукавицу на траву и крепко обнимает меня — он никогда так не делал до того, как его хватил удар. Он пахнет потом и травой; я чувствую ладонью его шершавую волосатую спину.
— Дуг, — произносит отец, сжимая меня так сильно, что у меня перехватывает дыхание, — что ты тут делаешь?
Теперь он всегда встречает меня этими словами — неподдельное любопытство, остроумно маскирующееся под приветствие, потому что отец зачастую понятия не имеет, что происходит и какой сейчас год. Иногда кажется, что он все понимает, потом он опять решает, что я еще ребенок и вернулся после школы домой. Два года назад мать нашла отца в душе: он мокрой бессильной тушей лежал на полу без сознания. Три дня он был в коме, потом очнулся, здоровый и полный сил, но в мозгах у него что-то перемкнуло: он разучился сдерживать свои порывы и желания и стал вести себя как восьмилетний ребенок. Доктора назвали это РМК, что, оказывается, расшифровывалось как «расстройство мозгового кровообращения» — умные слова, за которыми скрывалось лишь то, что они бессильны что-либо сделать. Периоды ясного сознания сменяются у отца помрачением рассудка, но даже в лучшие дни он толком ничего не понимает. Он всегда в поисках контекста.