Три версии нас (Барнетт) - страница 117

— Значит, надо снова показать ее врачу. Как можно скорее. — Джим говорит озабоченно, но втайне стыдится того равнодушия, с которым воспринимает это известие. Все, что его занимает сейчас: как бы уехать поскорее.

К семи вечера Джим добирается до «их» отеля — он называет его так, хотя они встречались там лишь пару раз. Они редко могут позволить себе такую роскошь, как целая ночь вдвоем.

Он находит Еву в баре: она пьет джин с тоником и смотрит на серый морской простор.

Когда Ева оборачивается на звук его шагов, Джим чувствует, будто внутри у него что-то взрывается: он слишком давно ее не видел и сейчас испытывает эйфорию. Это сродни наркотическому опьянению — видеть ее лицо и знать, что на целую ночь и несколько коротких утренних часов Ева принадлежит ему.

По пути из Афин они сидят на верхней палубе парома, в глубине, точно так, как в свой первый приезд. Краски, яркие, словно на фотографии, сделанной «никоном», остались теми же, что и в памяти Джима: синяя глубина моря, удаляющаяся бледно-желтая суша, лазурная высь неба.

Закрыв глаза, он подставляет лицо солнцу. Шум двигателей, похожий на урчание огромного добродушного животного, позволяет не слышать других пассажиров — сидящая рядом американка вслух читает ребенку сказку доктора Сьюза[15], греческая семья перекусывает пирогом со шпинатом и мягким сыром «фета». Он берет Еву за руку, вспоминая их медовый месяц: тогда все было внове, все еще было впереди. Она носила бело-голубое платье, а на загорелых ногах — белые сандалии.

— То платье сохранилось? — не открывая глаз, спрашивает Джим.

— Какое?

— Которое ты носила в медовый месяц. Бело-голубое. Я давно его не видел.

— Нет.

Ева высвобождает руку. Судя по звукам, она копается в глубинах своей сумки.

— Я отдала его Дженнифер для благотворительного базара в школе. Ему было лет двадцать.

Паром приближается к берегу, и Джим с Евой вместе с другими пассажирами выстраиваются на носу; они вновь испытывают какой-то детский восторг при виде острова. Полуразрушенная пожарная вышка на входе в бухту, пологие холмы, у подножия которых стоит городок, — неожиданно зеленые после иссушенных зноем афинских улиц.

В прошлый раз они встретили на пароме одного афинянина, и тот отпустил шутку, поражая знанием крепких английских выражений:

— Говорят, когда господь бог создавал Афины, он испражнялся бетоном.

А вот и сам городок — дома, амфитеатром поднимающиеся от гавани; купол церкви; бар и таверна у пристани, где под вечер собираются старики, чтобы поиграть в нарды.