Отпечатка роковой руки на дверной притолоке в кабинете не было. Уже не было: кто-то успел соскоблить, грубо расцарапав серебристо-сиреневую «муаровую» поверхность. Меня аж затрясло, я набросился на Танюшу, которая наконец медленно «подползла».
— Где вы сегодня ночевали?
— На кухне.
— А старик?
— Тут на диване.
— Ничего подозрительного не слышали?
Глупый вопрос: стали б при свидетеле поднимать возню! Следы уничтожены, конечно, раньше, убийца вспомнил и сообразил, какой опасности подвергается, улучил момент… Я вкратце ввел Танюшу в суть дел.
— Савельич в кабинете каждую ночь спит?
— Да, за меня боится.
— Стало быть, тот проник сюда днем, пока вы на лужайке прохлаждались. Не говоря уже о Савельиче, Борис тут каждый день болтается. Банкир рядом… и Василевич имел возможность. Проклятье! Кабы этот гаденыш не трясся так за свою шкуру, отпечатки в воскресенье могли быть зафиксированы.
— Самсон?
Я кивнул, усадил ее на диван, сам сел рядом и, уже спокойнее и подробнее, пересказал ночной диалог. Под конец я заявил, что у меня вызывает сомнение эпизод в гараже.
— Спички? — тотчас уловила она смысл.
— Это первое. Представьте, вы входите, уже насторожены, обеспокоены — гараж почему-то не заперт! — спотыкаетесь обо что-то… Самый необходимый автоматический жест: протянуть руку к выключателю, тут же у входа. Нет, он шарит по карманам в поисках спичек и при столь скудном свете даже не убеждается толком, мертвая перед ним или живая.
— И убегает!
— Это второе: куда? Естественно, звать на помощь, ведь убийца, возможно, еще в доме. Напротив пируют бродяги, поблизости ночует семейство банкира… Он же прется к машине, которая вдруг заводится, и возвращается к дому один.
— А как Самсон объясняет?
— Действовал в растерянности, в страхе, себя не помнил… вообще у него что-то с головой. Шок, говорит.
Глаза Танюши, как вчера, наполнились слезами, которые она не замечала.
— Мы праздновали Троицу в саду, когда сестра была уже мертва. И он знал.
— Психологический кунштюк… или психический: Самсону якобы удалось убедить себя, что Вика ночью ожила и убежала.
— Господи! — прошептала убогая (сегодня она в своей ало-зеленой юродивой униформе, не женщина как бы, а некое бестелесное существо). — Версия такая нескладная и неправдоподобная, что невольно начинаешь ему верить.
— Вы верите, что ваша сестра жива?
— Их надо похоронить, — отвечала она лихорадочно, на свои какие-то мысли. — Заказать Сорокауст, уже пятый день, я одна не справлюсь.
— Вы не одна.
— Никита Савельевич тоже молится, но мы так ничтожны, так слабы. — Она глядела на меня, явно меня не видя.