– Поцелуй меня снова! – приказала она.
И он послушался.
* * *
Половину времени Серена Кларк жалела, что не умерла, а вторую говорила всем вокруг, что им делать, мечтая, чтобы хоть кто-то не стал этого делать.
Она попросилась, чтобы ее выписали из больницы, – и море медиков расступилось, чтобы ее пропустить, едва успев отключить от капельниц. Поначалу добиваться своего было приятно, хоть и немного странно. Серена всегда была сильной, всегда готова была бороться за то, чего ей хотелось. И бороться стало не нужно, потому что ей никто не противился. Мир вокруг нее обмяк, у всех, с кем она встречалась и с кем заговаривала, глаза стекленели от желания услужить. Отсутствие противодействия, напряжения стало бесить. Когда она объявила родителям, что хочет вернуться к занятиям, те просто кивнули. Преподаватели перестали быть проблемой. Друзья прогибались, прогибались и прогибались перед любой ее прихотью. Парни теряли свой огонь, давали все, чего ей хотелось, – и все, чего даже не хотелось, но о чем она просила от скуки.
Там, где прежде мир Серены склонялся перед ее силой воли, теперь он просто склонялся. Ей не приходилось спорить, не приходилось стараться.
Она чувствовала себя призраком.
И что самое противное, тошно было признаваться, насколько это затягивает и становится необходимым – такое осуществление желаний, даже когда это делало ее несчастной. Стоило ей утомиться от попыток заставить окружающих идти наперекор, и она снова соскальзывала на утешительную власть. Не получалось ее отключить. Даже когда она не приказывала, а только высказывала пожелание, только просила, ее слушались.
Она чувствовала себя божеством.
Она мечтала о людях, которые смогли бы сопротивляться. О воле, которая была бы достаточно сильной, чтобы ей не поддаться.
А потом как-то вечером она разозлилась – очень разозлилась – на парня, с которым встречалась, на его тупой стеклянный взгляд, который стал ей так хорошо знаком, и когда он отказался с ней ссориться, отказался с ней не соглашаться (а по какой-то непонятной выбешивающей причине она не могла приказать ему это: его желание прогнуться побеждало любую попытку направленного на нее насилия), она приказала ему пойти и спрыгнуть с моста.
И он послушался.
Серена помнила, как сидела на кровати, подтянув под себя ноги, и смотрела новости, а подруги сжались на пледе вокруг нее, но не прикасались к ней, потому что их от нее отделяло нечто вроде тонкой стенки – страх или, может, благоговение, и в этот момент Серена поняла, что она не призрак и не божество.
Она – чудовище.