Оказавшись внутри, куда не залетал пронзительный ветер, Каден замедлил шаг, чтобы подготовиться к предстоящей встрече. Он не был уверен, чего ему ждать. Некоторые наставники сразу же проверяли нового ученика, другие предпочитали сперва понаблюдать, оценивая способности и слабые места молодого монаха, и только потом решить, какой стиль обучения следует избрать.
«Это всего лишь новый умиал, – убеждал себя Каден. – Хенг тоже был для тебя внове год назад, но ты же привык к нему!»
И тем не менее во всем этом было что-то странное, тревожащее. Сперва расчлененная коза, потом эта внезапная смена наставника, когда по-хорошему ему полагалось бы сидеть на длинной скамье перед дымящейся миской, споря с Акйилом и другими учениками…
Каден медленно набрал в легкие воздух, медленно выдохнул. Беспокойство никогда не приносит пользы.
«Живи сейчас, – сказал он себе, повторяя один из основных хинских афоризмов. – Будущее – это сон»… Однако же некий голос в глубине его мыслей, голос, который невозможно было успокоить или заглушить, тут же напомнил ему, что далеко не все сны приятны и что порой, сколько бы ты ни метался и ни ворочался в постели, ты не в силах проснуться.
Рампури Тан сидел на полу своей маленькой кельи спиной к двери. Перед ним на каменных плитах пола был расстелен чистый лист пергамента. В левой руке он держал кисть, однако до сих пор медлил окунуть ее в плошку с разведенными чернилами, стоявшую сбоку.
– Входи, – приказал он, не поворачиваясь к двери и подзывая Кадена свободной рукой.
Тот переступил через порог и остановился. Первые несколько минут с новым умиалом могли задать тон всем их дальнейшим отношениям. Большинство монахов стремились сразу же произвести впечатление на учеников, а Каден вовсе не горел желанием заработать суровое наказание из-за какой-нибудь оплошности или ошибки в суждении. Тан, однако, продолжал молчаливо созерцать свой чистый пергамент и, по-видимому, был вполне удовлетворен этим занятием. Каден приготовился терпеливо ждать, примеряясь к странностям своего нового наставника.
Было нетрудно понять, откуда у послушников взялась идея о том, что Тан в молодости сражался на арене. Хотя монаху давно уже перевалило за пятый десяток, его мускулатура оставалась могучей – в особенности выделялись мощные плечи и шея, – и в целом своим телосложением Рампури Тан напоминал валун. Сквозь редкую щетину на его черепе виднелись глубокие шрамы, белые на фоне темной кожи, словно какой-то дикий зверь рвал его голову когтями, снова и снова рассекая плоть до самой кости. Откуда бы ни взялись эти раны, боль, должно быть, была мучительной… Мысли Кадена снова перескочили к расчлененной туше козы, и он зябко поежился.