– Мне нужны чистые полотенца, – говорю я.
Пока она будет возиться в нижнем отделении тележки, я схвачу сверху комбинезоны и удеру.
– Это бархатные халаты, а не полотенца. Для самых дорогих клиентов. У хозяина они все на счету. Если хоть один пропадет, вычтут из жалованья, – отвечает она и отмахивается от меня метелочкой.
Я хватаюсь за перья, а она крепче вцепляется в рукоятку. Мы как будто перетягиваем канат.
– Твой хозяин не будет возражать, если ты дашь мне один халат, – настаиваю я. – Мы давние друзья.
Эта ложь одинаково неприятна на слух и на вкус, но какая разница? За плечом у горничной появляется облачко блестящего оранжевого тумана, тихое и незаметное. Прежде чем Чешик успевает материализоваться, я догадываюсь, что это он.
И подавляю улыбку. Он таки меня услышал.
Я мысленно объясняю ему, что мне надо, и Чешик кланяется, улыбаясь широко и лукаво. Он всегда готов без расспросов броситься в гущу событий, просто ради удовольствия. Неудивительно, что Морфей считает его ценным соратником.
– Так, насчет халатов, – говорю я свинообразной горничной. – Мне нужен всего один. Можешь сказать Губерту, что он отрастил ноги и ушел сам.
Я чуть заметно киваю Чешику. Взметнувшись вихрем рыже-серых полосок, он ныряет в груду бархатных халатов, сложенных на тележке.
– По-твоему, я сплю? – спрашивает герцогиня.
– Нет, а что?
– Мораль отсюда такова: «Не буди лихо». Я не сплю, значит, я не стану лгать.
Она выдергивает у меня метелочку.
– Ну, убирайся.
Как только эти слова срываются с ее бульдожьих губ, один из бархатных халатов семенит по полу, волоча за собой длинные рукава. Горничная взвизгивает, переводя взгляд оранжевых глаз с меня на удирающий халат.
– Похоже, тебе не придется врать, – говорю я.
Она бросает метелочку и бежит за халатом. Тот парит над полом, как ковер-самолет – снизу его поддерживает Чешик. Горничной приходится встать на четвереньки, чтобы угнаться за ним.
Как только они скрываются за углом, я хватаю прозрачные комбинезоны и устремляюсь в противоположную сторону, к пересечению трех коридоров. Мимоходом вспомнив о Чешике, я посылаю ему мысленную благодарность. О его благополучии я не беспокоюсь. Он не попадется, если только сам не захочет.
Я поворачиваю за угол и сталкиваюсь с папой.
– Эй, эй, – он ловит меня за плечо. – Где ты была?
– Искала… тебя, – придумываю я в промежутках между глотками воздуха.
Ткань пузырится в моих руках, но ее можно лишь нащупать, не увидеть.
Папа не простит воровства. Но всё изменится, как только мы окажемся в Гдетотам, и совесть уступит место самосохранению.