– Что значит «он оседлал ветер»? Кто? – спрашиваю я, уже не боясь выдать Элисон свой секрет.
Она смотрит на меня – молча и очень внимательно.
– Папа, – говорю я, наклоняясь и подтягивая носок на больной ноге. – Можешь принести льда? Лодыжка болит.
Он сердито хмурится.
– А это обязательно сейчас, Алисса?
– Пожалуйста. Мне больно.
– Да, ей больно, – подтверждает Элисон, протягивает руку и касается моей ноги.
Это что-то небывалое – совершенно нормальный ласковый жест, впервые за одиннадцать лет.
Столь грандиозное событие так потрясает папу, что он уходит, не сказав больше ни слова. Судя по подергиванию левого века, обратно он вернется с сестрой Поппинс.
У нас с Элисон мало времени.
Как только папа исчезает за дверью, я сдергиваю ногу со стула, скривившись от боли.
– Так. Муха. Мы обе слышали одно и то же, да?
Элисон бледнеет.
– И как давно ты слышишь голоса?
– Какая разница?
– Большая. Я бы могла тебе сказать… кое-что. Чтобы уберечь от неверного выбора.
– Так скажи сейчас.
Она качает головой.
Возможно, Элисон сомневается, что я слышу те же голоса, что и она.
– Гвоздики. Нужно выполнить их последнюю просьбу, – говорю я, беру пластмассовую ложку и, с цветами в руке, скачу на одном костыле к краю цементного дворика, где начинается земля. Она пахнет сыростью и свежестью. Совсем недавно ее полили. Элисон следует за мной.
Садовников, похожих на моржей, нигде не видно. Но дверь сарая приоткрыта. Они, наверное, внутри. Хорошо. Нам никто не помешает.
Элисон опускается на колени и начинает копать ложкой мягкую землю. Когда ложка ломается, она продолжает рыть пальцами. Получается неглубокая могила. Она кладет в нее гвоздики и засыпает их землей.
Выражение ее лица напоминает небо, полное сгустившихся облаков, которые еще не решили, разойтись им или пролиться дождем.
У меня дрожат ноги. Столько лет женщины в нашем роду считались безумными. Но мы нормальные. Просто мы слышим то, что не слышат другие. Теперь понятно, почему мы обе одинаково услышали слова мухи и гвоздик. Главное – не отвечать насекомым и растениям в присутствии обычных людей, потому что тогда нас назовут сумасшедшими.
Мы не сумасшедшие. Ура.
Но есть проблема. Я чего-то не понимаю. Даже если голоса настоящие, все-таки неясно, почему Элисон непременно хочет одеваться, как Алиса. Почему она щелкает языком. Почему у нее случаются срывы без всякой причины. Ведь именно из-за этого, в первую очередь, она и кажется сумасшедшей. Слишком много вопросов, которые я хочу задать… но откладываю их на потом, потому что главный вопрос один.
– Почему именно наша семья? – спрашиваю я. – Почему все это происходит именно с нами?