Ей не хотелось терять контроль над собой.
Не различать, где реальность, а где нет.
Это было бы слишком. Все равно что смотреть на свои руки и видеть, что они превращаются в руки матери. Как смотреться в зеркало, а Натали с тех пор, как огласили приговор — два пожизненных заключения, — делала это каждый божий день, и заглядывать тем самым в глаза женщины, способной сорок семь раз вонзить нож в живот мужчины, а затем загрузить его — в спортивных носках, с теннисной ракеткой — в машину и оставить у двери дома жены, с тем чтобы она обнаружила труп в воскресенье утром, когда выйдет забрать свежую газету.
Натали не знала, на что способна, имея матерью такую женщину, и потому не могла позволить себе поступать так, как поступают другие.
Не могла позволить себе допиться до такого состояния, чтобы взобраться на стойку бара в комнате для отдыха в подвале и броситься лицом вперед в объятия того, кто поймает ее, как это сделала Лила до того, как они отправились за апельсиновым соком.
И тем не менее, будучи трезвой, Натали дала уговорить себя поехать в магазин на «Мустанге» Пола. И она была трезвой, когда Джанетт повернулась к ней в автомобиле и сказала, словно только что заметила ее: «Натали Монтесано? Натали, это ты?» Зрачки Джанетт стали похожи на две черные монеты, огромные по сравнению с сократившейся в размерах радужной оболочкой. Она не бормотала, но говорила так, будто разучилась пользоваться языком. «Подожди. — Казалось, она смутилась. — Подожди. Почему мы тебя не любим?»
И этого было достаточно. Хорошее настроение, открытость, предвкушение приключения из-за того, что она согласилась отправиться в автомобильную поездку снежной ночью, все это оставило Натали. И на смену пришло высокомерие. Приправленное яростью. Переплетенное с ненавистью.
Возможно, в конце-то концов у нее внутри имелась какая-то частица матери. Но она не принуждала ее хватать острый предмет и вонзать в ближайшую грудь — в машине можно было выбирать из трех сердец. В Натали не бушевали подобные страсти, все было куда спокойнее. И потому она не боялась. Ни за себя, ни за кого-то еще.
Ей было безразлично, погибнут они все этой ночью или нет.
То, что она сделала, было сделано без размышлений, без обдумывания в течение долгих лет: она выкинула руку вперед и сказала:
— Осторожно! Машина!
Никакой машины не было. Была всего одна машина — та, в которой ехали они, содрогнувшаяся, когда Пол резко затормозил, а потом заскользившая по льду. Скоро старый «Мустанг» подался в сторону, не желая ни ехать прямо, ни поворачивать. И было дорожное ограждение и расстояние до него — одно лишь воздушное пространство и никаких деревьев.