Он был так красив, так хорошо одет и так вкусно пах не то лимоном, не то апельсином, что она возбуждалась от одной мысли, что находится с ним в одной комнате, что имеет возможность видеть его, ощущать на своей руке его руку.
Однокурсницы смотрели на нее с завистью, и Таня, ловя их нехорошие злые взгляды, лишь улыбалась. Вот тогда в ней просыпалась обыкновенная деревенская девчонка, выросшая без отца и научившаяся сама себя защищать. Мысленно она уже много раз лупила этих злых московских девок, хотя знала, чувствовала, что близка к тому, чтобы сделать это в реальности. Знала, что поначалу они, холеные девочки из благополучных и богатых семей, подсмеивались над ее простой, немодной одеждой, над ее тонкими длинными ногами, болтающимися в старых сапожках с широкими голенищами, над ее носом, который краснел от холода, — она первое время, как покинула дом, постоянно мерзла. Смеялись над ее пуховым платком из козьей шерсти, в который она куталась, занимаясь вечерами в классе, который позже за ней закрепил навсегда Светлов. Но шло время, Игорь Николаевич сам ходил с ней в магазин, покупал джинсы, свитера, шубу, шапку, новые замшевые сапожки.
«Ты спишь с ним, Туманова?» «Расскажи, что ты ему такое делаешь, что он возится с тобой?» «Ты, случаем, не беременна от него, Туманова?» «Дура ты, Туманова, да у него таких, как ты, знаешь, сколько?!» Однокурсницы ненавидели ее, и Светлов это понимал. «Не обращай на них внимания. Главное — береги руки». Возможно, этой фразой он хотел ее предупредить, что девчонки могут ей как-то навредить, поранить ее руки? Но она и без того их берегла, понимала, что ее руки — это то, что больше всего ценит Светлов, что случись что с руками, она станет ему безразлична.
До вчерашнего дня он не прикасался к ней, разве что к ее рукам, которыми восхищался, и подчас она видела, как его взгляд следует за движениями ее рук, и брови его при этом взлетали вверх, как если бы он видел настоящее чудо. Она же, когда он трогал ее пальцы или локти, желала, чтобы он прикоснулся к ее лицу, плечам. И когда случалось в повседневной жизни, что он приобнимал ее за талию, когда они, к примеру, вместе входили в гудящий от рассаживающейся публики зал консерватории перед концертом, кожа ее реагировала, поднимая волоски, даже макушка оживала, словно от легкой мышиной перебежки по волосам. Или же в магазине он помогал ей примеривать шубу, прикасаясь к ней, застегивая на ней крупные сверкающие пуговицы кофейного цвета. Он тогда стоял совсем близко к ней, и она ощущала его теплое дыхание и закрывала глаза, пытаясь представить себе, что испытает, если он вдруг ее поцелует. Наверное, тогда она умрет. От счастья. Все было так невинно, и вместе с тем сколько в этой телесной недосказанности было острого наслаждения! Она могла бы прожить так долгие годы, питаясь этой отпускаемой скромными дозами нежностью любимого мужчины.