— Боже! Да вы нас сбросите в реку! — закричал жалобный голос.
И в окне наемной кареты показалось круглое, румяное лицо с двойным подбородком. Маркиз де Креки весело расхохотался.
— Аббат де Берни! — воскликнул он.
— Маркиз де Креки! — воскликнул аббат, протянув руки. — Неужели вы хотите нас угробить?
— Сохрани Бог, любезный аббат, вы слишком интересный собеседник, и притом мадемуазель Госсен мне не простит этого. Однако, любезный аббат, мы должны проехать.
— Я ужасно боюсь этой кареты, которая скрежещет, как старое железо.
— Садитесь в нашу карету, а потом эту можно будет столкнуть в реку.
— С удовольствием, — ответил аббат, и лицо его засияло. — Но я не один.
— Кто же это?
— Вольтер.
Ришелье сделал знак рукой лакею.
— Идите и передайте от нас месье де Вольтеру, что мы просим его оказать нам честь пересесть в нашу карету.
Лакей поклонился и со шляпой в руке подошел к дверцам наемной кареты; через несколько минут высокий, худощавый человек, одетый без щегольства, медленно вышел из наемной кареты.
Это был Мари Франсуа Аруэ де Вольтер. Ему исполнилось в ту пору пятьдесят лет, и он находился даже не во всем блеске славы — слава, в полном значении этого слова, пришла к нему много лет спустя, — а в центре блистательных и шумных обсуждений его персоны.
— Садитесь же, любезный Аруэ, — сказал Ришелье, дружески кланяясь великому писателю.
Вольтер сел в карету, и дверца немедленно закрылась.
— Теперь, господа, скажите нам, — начал Креки, — куда вы желаете, чтобы мы вас отвезли?
— В Этиоль! — ответил аббат де Берни.
— Разве вы знаете мадам д’Этиоль? — спросил Ришелье Вольтера.
— Я ее знал, когда она была мадемуазель Пуассон.
— Пуассон! Пуассон! — повторил Креки. — Какой-то Пуассон, помнится, чуть ли не был повешен за злоупотребления.
— Он ее отец, — сказал Вольтер.
— И кто-то спас его в Гамбурге, — заметил Ришелье.
— Это был Турншер.
— А потом кто-то выхлопотал ему прощение.
— Опять же Турншер!
— Турншер! Турншер! — повторил Креки, смеясь. — Стало быть, он покровитель семейства Пуассон?
— Он так богат, что мог бы быть благодетелем всего человечества, — сказал Берни, — у него миллионов двадцать.
— Что он еще сделал для семейства Пуассон?
— Он совершенно освободил Пуассона, — ответил Вольтер, — от неприятностей, от скуки, от горестей и от беспокойств отцовской любви, занимаясь его дочерью, хорошенькой Антуанеттой, воспитание которой взял на себя.
— И он в этом добился полного успеха, — сказал аббат, — потому что к восемнадцати годам мадемуазель Антуанетта стала просто совершеннейшей девушкой!
— Как она была хороша в день свадьбы!