Правда, еще оставалась невыясненной попытка опрокинуть сани ван де Верфа во время бега, но как знать, не найдется ли объяснения и этому? Это случилось, – если вообще верить, что случилось, – на достаточно большом расстоянии от призового столба, где было мало зрителей, которые видели бы все происходившее. Теперь, когда Дирк стал припоминать, единственной обвинительницей оставалась маленькая девочка, сидевшая в санях, сам же ван де Верф ничего не заявлял.
Вскоре после возвращения молодых людей к гостям доложили, что ужин подан, и наступила минутная тишина. Ее нарушил Монтальво, выступивший вперед и во всеуслышание предложивший свою руку Лизбете.
– Ювфроу, моя спутница во время бега, окажите честь скромному представителю величайшего в мире монарха, – честь, которой, без сомнения, он сам воспользовался бы с радостью.
Таким образом все уладилось, так как, ввиду указания коменданта лейденского гарнизона на его официальное положение, его право первенства перед присутствующими, хотя и именитыми, но, в конце концов, все же не более, чем простыми лейденскими бюргерами не дворянского происхождения, уже не подлежало сомнению.
У Лизбеты, однако, хватило смелости указать на несколько взволнованную седую даму, обмахивавшуюся веером, будто на дворе стоял июль, и целиком поглощенную мыслью о том, окажется ли повар на высоте ожиданий благородного испанца, и проговорить:
– Моя тетушка!.. – но дальше ей не пришлось продолжать, так как Монтальво тотчас же прибавил тихо:
– Конечно, тотчас последует за нами. Меня воспитывали в тех правилах, что наследница дома идет впереди всех прочих, каков бы ни был их возраст.
В это время они уже прошли в дверь, и было бы бесполезно протестовать. Вновь Лизбета почувствовала, что ей остается только покориться ловкому противнику. Еще через минуту они спустились с лестницы, вошли в столовую и очутились рядом во главе стола, на противоположном конце которого сели Дирк ван Гоорль и тетка Лизбеты, Клара ван Зиль, также родственница Дирка.
Пока слуги разносили кушанья, царила тишина, и Монтальво воспользовался ею, чтобы окинуть взглядом комнату, сервировку и гостей. Столовая оказалась красивой комнатой со стенами, выложенными германским дубом и, если не блестяще, то все же достаточно освещенной двумя висячими медными люстрами знаменитой фламандской работы, в каждой из которых горело по двенадцать свечей лучшего сорта. На буфетах стояли такие же медные канделябры. Этот свет дополнялся огнем большого камина, выложенного голубыми изразцами. Отражение огня играло и сверкало на многочисленных серебряных кувшинах и кубках искусной чеканки, украшавших столы и буфеты.