– Герен, – сказал Филипп с видом озабоченным, но спокойным. – Напиток, присланный вами, был горек, но спасителен, и я выпил его до дна. Благодарю, что вы меня не пощадили.
– Я всегда с сожалением, государь, отнимаю у вас одну из тех минут радости и спокойствия, которые вы так редко можете выкроить у дел, но…
– Знаю, Герен, мне известна ваша благородная и бескорыстная душа. Вы иногда бываете строгим другом, но я предпочитаю вашу строгость лести честолюбивых советников и питаю к вам полное доверие. Выслушайте же меня: этот пир должен состояться, и турнир также, а может быть, и новые празднества. Не потому, что я хотел бы усладить свой взор зрелищем моего величия – я слишком хорошо знаю его тщету. Но я хочу быть настоящим королем. Знаете, чего недостает Франции для того, чтобы она шла во главе христианских народов? Короля. Да, Герен, короля, который вернул бы трон на ту высоту, на которую вознес его Карл Великий. Не бледнейте, господин епископ. Я не задумал сам сделаться этим монархом; это было бы безумием. Но я хочу, если когда-нибудь он произойдет от моего рода, по крайней мере, проложить ему путь. Нет, я не думаю играть роль Карла Великого, имея это перед глазами, – прибавил он с горечью, указывая на отчет, который еще держал в руке. – Однако я могу сделать многое и уже сделал много.
Филипп остановился на минуту, как бы для того, чтобы собраться с мыслями. Потом, подняв голову с благородной гордостью, продолжил:
– Когда скипетр перешел в мои руки, в нем было не более могущества, чем в палке шута, но я возвратил ему его достоинство. Властелин моих вассалов, но властелин по имени… Это я был у них в подданстве, а не они у меня, и я разбил эту цепь, объявив, что король не может быть вассалом своих подданных. Это был мой первый шаг, но оттого не менее серьезный.
– Поверьте, государь, мои советы не станут совращать вас с этого пути.
– Я дал почувствовать мою власть моим вассалам, – продолжал Филипп, одушевляясь, – когда приказал, чтобы каждая ссора, которая возникнет между ними, будет рассмотрена нашим парижским судом. В этом я последовал моей воле, а не их. Я освободил общины, я возвысил духовенство, и хотя оно готово отплатить мне неблагодарностью, я об этом не сожалею, потому что захочет оно или нет, но будет служить орудием моим планам. Мои крупные ленники, это правда, испытывают опасения и недовольство. Но я уже урезал их власть, и за меня стоят низшие бароны и богатые горожане. Однако этого мало. Мне надо привлечь на свою сторону часть могущественных вассалов, и тогда пусть другие бунтуют, если рискнут. Клянусь Богом, если они осмелятся, то мой меч проредит их владения, и я оставлю сыну в десять раз больше, чем получил от своего отца. Но некоторые из этих бунтовщиков мне нужны, чтобы укротить других. Филипп де Шампань, который остался бы нечувствителен к истинным благодеяниям, не способен устоять перед почестями и комплиментами. Его надо хвалить и сажать по правую мою руку. Филипп де Куртне мечтает только о подвигах рыцарства – его надо задобрить турнирами. Многие другие находятся в таком же положении, Герен, и если я хочу раздавить их моим железным нарукавником, я должен налить в него меду, чтобы привлечь их туда.