Скорчив Гийому рожу, шут подпрыгнул и исчез в лесу. Но оказавшись вне опасности от преследования, он повалился наземь и, катаясь по траве, хохотал и кричал в каком-то диком восторге.
– Отмщен! – восклицал он. – Бык спешит на бойню, а Куси будет мясником! Ха-ха-ха! Молодой безумец будет просить согласия у старого безумца и получит его. Прекрасная Алиса в отчаянии даст о том знать Куси, а Куси возьмет меч и вызовет на бой красавца, который не осмелится отказать, а мой мясник, мой рубака сарацинских голов, отправит его на тот свет! Ха-ха-ха! Будет знать, как дергать чужие носы! Проклятый нос, проклятая рожа! – вскричал он, ударяя себя кулаком по лбу, – всякого человека кто-нибудь да любит, а от меня все бегут, меня презирают, ненавидят! Я сам себя ненавижу!.. Но разве я дьявол… А если так – горе тому, кто осмелится презирать меня!
Когда до папы Иннокентия Третьего дошло известие о том, с какой яростью отверг король Филипп Август требования легата и с каким восторгом все бароны перешли на сторону королевы, он испугался, но только на минуту. Устрашила его мысль, что он вступил в борьбу, которая ему не по силам, но папа тут же взбодрился. Он знал, как велико влияние церкви на народ, знал всю силу ненависти баронов к монархической власти; и с изумительным хладнокровием и благоразумием взвешивая и соразмеряя величину опасностей с эффективностью средств, находящихся в его распоряжении, Иннокентий готовился нанести решающий удар. Во всяком случае, он не собирался забывать о присущих ему по натуре умеренности и осторожности, и намерен был начать войну только исчерпав все мирные средства. Легату он отдал приказание созвать собор французских епископов и отлучить Филиппа от церкви за возмущение, а на его королевство наложить интердикт – церковное запрещение священнодействовать. Епископов такая строгая мера устрашила; тогда папа велел своему легату отложить на время исполнение церковной кары, предоставив свободу действия французским прелатам, будучи заранее убежден, что все их попытки уговорить короля останутся безуспешны.
Между тем король Филипп Август не оставался в бездействии, хотя, по-видимому, у него не было на уме иной заботы, как развлекать свою возлюбленную королеву; казалось, он поставил перед собой задачу посредством любви и увеселений отвлечь ее от размышлений о печальной истине, которая дошла наконец до ее сведения. Беспрестанно переезжал он с одного места на другое, то стараясь оглушить ее блистательными праздниками, то уединялся с нею в каком-нибудь замке, где силою нежной страсти и сердечных излияний заставлял ее забывать про грозу, нависшую над их счастьем.