«Да будет над ним проклятие на всю жизнь и после смерти, – говорил легат, – да будут прокляты его дети, стада и имущество! Да никто не называет его братом и не подает ему лобзания мира! Да ни один священнослужитель не оказывает ему помощи своими молитвами и не допускает его к подножию алтаря! Да бегут от него все люди во время жизни его и на смертном его одре, да найдет он только поругание и отчаяние! Да остается тело его без погребения и ночная роса да убелит его кости! Да будет он проклят в этом мире, и в будущем во веки веков!»
Исчисления всех бедствий тянулись долго, с неумолимой жестокостью. На коленях, с молитвами и трепетом внимал народ этим проклятиям, которые не возмущали его негодованием, и когда легат увенчал их произнесением имени Святой Троицы, источника всех благ и милосердия, тогда пронесся гул и все голоса присоединились к торжественному и пламенному восклицанию духовенства: «аминь!»
Внезапно светильники погасли, наступила гробовая тишина: духовенство на коленях безмолвно молилось, испуганный, смущенный народ тихо выходил на улицу. Тибо бессознательно пошел следом.
Душой его завладела одна-единственная мысль. Герцог Истрийский, отец Агнессы, узнал гораздо раньше французского двора о мерах, замышляемых папой с целью заставить короля Филиппа развестись с Агнессой, и предвидя оборот, который примет борьба, герцог желал, чтобы в таком случае его советы вовремя достигли дочери. Не смея свободно выразить свои мысли в письме, он выбрал в поверенные одного из рыцарей, останавливавшихся при его дворе на обратном пути из крестовых походов, предоставляя его предусмотрительности решить, в какую именно минуту исполнить его поручение, чтобы напрасно не напугать королеву Агнессу.
Тибо д’Овернь был избран таким поверенным; ему дали поручение сказать королеве, что отец умоляет ее не сопротивляться воле святейшего отца, если ему угодно будет разорвать ее союз.
Тибо знал, что такое поручение разобьет сердце Агнессы, но между тем радостное ощущение надежды, прежде лишь промелькнувшее в его сердце, теперь загорелось яснее, потому что он не сомневался даже, что королева безропотно покорится воле своего отца. Граф сознавал, что минута наступила, но все никак не мог решиться, и сердце его раздиралось надвое.
Трудно было бы выявить причины, побудившие его принять решение; во всяком случае, когда он вернулся в гостиницу, где оставалась его свита, решение это было уже принято.
– Важное дело призывает меня в Париж, – объявил Тибо своему доверенному оруженосцу. – Мы отправляемся немедленно.