– Лисьи крылья, – ответил Лазло, словно ей стоило бы и самой догадаться.
– А-а, лисьи крылья. Ну конечно. – Сарай задрала подбородок и решительно заявила: – Сударь, мне, пожалуйста, лисьи крылья!
– Прекрасный выбор, сударыня, – ответил Лазло. – Давай-ка их примерим.
Ремни тут были такие же, как на шелковых санях. Лазло застегнул их и выбрал крылья себе.
– Драконьи, – сказал он и продел в них руки, как в рукава.
«Почему бы не полетать?» – спрашивали золотые литеры. Никаких причин для отказа. Ну или, скорее, разумные причины были в реальном мире – физика, анатомия и прочее, – но здесь таких причин не существовало.
Поэтому они полетели.
Сарай снились полеты, но это даже лучше. Она с детства мечтала взмыть в небо, пока ее дар не проявился и не украл последнюю надежду. Полет – это свобода.
А еще это веселье – глупое, чудесное веселье. И если еще секунду назад в небе светило солнце, сейчас они пожелали, чтобы в нем сияли звезды. Те висели достаточно низко, чтобы их можно было собрать, как ягоды с ветки, и нанизать на браслет с луной.
Во всем чувствовалась неповторимость.
Лазло поймал Сарай за руку в полете. Вспомнил, как взял ее впервые, и почувствовал все тот же безошибочный удар реальности.
– Спускайся! – крикнул он. – На якорь!
– Только не туда, – возразила Сарай. Внезапно якорь вырос под ними, возвышаясь над городом. – Там Разалас!
– Знаю. Я считаю, что нам стоит его посетить.
– Что? Зачем?!
– Он начал новую жизнь, – ответил юноша. – Видишь ли, ему надоело быть полуразложившимся монстром. Он чуть ли не молил меня о губах и глазах.
Сарай прыснула:
– Да что ты говоришь!
– Клянусь тебе!
Они переплелись пальцами и спустились к якорю. Сарай подлетела к чудищу и уставилась на него. И вправду – появились губы и глаза. В нем все еще узнавался монстр Скатиса, но уже еле-еле. Это монстр Скатиса, преобразованный фантазией Лазло, а значит, то, что было уродливым, стало прекрасным. Голова падали с улыбкой оскаленных клыков исчезла. Плоть, которая свисала с костей – плоть из мезартиума, кости из мезартиума, – теперь покрывала череп, и не только кожей, но и мехом, а морда приобрела тонкие черты спектрала. Рога – более утонченная версия прежних, рифленые тугие спирали; в пустых глазницах блестели большие глаза. Горб втянулся в широкие плечи. Все пропорции улучшились. Пусть Скатис и был художником, но гнусным. Мечтатель Стрэндж тоже художник, и он – противоядие от гнусности.
– Что скажешь? – спросил Лазло.
– Он даже как-то похорошел, – восхищенно удивилась Сарай. – Теперь ему не место в кошмарах.