Но, возможно, Лазло просто хотел, чтобы это оказалось правдой. Чтобы в нем было что-то особенное.
Он не знал, что и думать. Мезартиум расположился в центре этой загадки, поэтому к нему юноша и собрался – к якорю, словно его притягивали невидимые магнитные поля Музейва. Он покинул дом, все еще держа на руке мотылька Сарай. Лазло не знал, что ей сказать и слышит ли она его. Голова шла кругом от мыслей и воспоминаний, а в сердцевине всего этого – загадка его происхождения.
«Значит, ты можешь быть кем угодно», – сказала ему Сарай, когда он поведал ей о тележке с сиротами и незнании собственного имени.
Он подумал об аббатстве, монахах, рядах колыбелек, плачущих младенцах и о самом себе, молчаливом в их среде.
«Неестественный», – назвал его брат Аргос. Слово эхом отдалось в мыслях Лазло. Неестественный. Но он лишь подразумевал молчание младенца, не так ли? «Я не сомневался, что ты умрешь, – сказал монах. – Ты был серый как дождь».
По голове Лазло пробежал холодок, спускаясь по затылку на спину.
«Ты был серый как дождь, но со временем вернулся здоровый цвет».
На тихой улочке спящего города Лазло замер как вкопанный. Поднял руку, в которой еще недавно держал кусок мезартиума. Крылья мотылька поднимались и опускались, но юноша смотрел не на него. Цвет снова ушел – грязная серая полоса на ладони, где лежал тонкий кусок. Он знал, что со временем она пройдет, если больше не касаться мезартиума – иначе она тут же вернется. Много лет назад его кожа была серой, а затем стала нормальной.
Голову заполнил звук собственных сердцебиений.
Что, если он вовсе не был болен? Что, если он… был куда более странным, чем подразумевала его фамилия?
По нему прошла новая волна мурашек. Он-то думал, что некое свойство металла реагирует на кожу, но он единственный, кто среагировал на мезартиум.
А теперь, если верить Тиону, мезартиум среагировал на него.
Что это значит? Что все это значит? Лазло снова пришел в движение и быстро зашагал вперед, жалея, что Сарай нет рядом. Он хотел взять ее за руку, а не держать на своей ладони мотылька. После чуда и легкости полета в столь реальном сне Лазло чувствовал себя тяжелым, вялым и запертым здесь, на поверхности мира. Вот в чем проклятие грез: после них ты просыпаешься в блеклой реальности, без крыльев на плечах и без богини в объятиях.
Что ж, может, у него никогда и не будет крыльев в бодрствовании, но у него будет Сарай – не ее фантом, не мотылек, а она, из плоти, крови и духа. Лазло поклялся себе, что так или иначе – эта часть его сна осуществится.
* * *
Когда Лазло ускорил шаг, Сарай последовала его примеру. Босые ноги ловко шагали по прохладному металлу ангельской ладони, словно она пыталась поспеть за юношей. Движение было бессознательным. Как сказали Руби со Спэрроу, на самом деле она была не здесь, но в ее теле оставался кусочек сознания, чтобы знать, когда поворачивать в другую сторону и не сойти с края руки серафима прямо в бездну.