Я подождал, пока Рени поднимется, и увязался за ней к сервировочному столику. Там громоздился сухой зиккурат из соевых пирожных и тортов из семечек.
— Десерт? — предложил я.
Она показала на кофейник, и я налил ей чашку домашнего варева — желтого, сладкого, газированного и холодного. В другом углу комнаты Трубайт демонстрировал героиновую походку, которую он разработал для совершенствования образа трансгрессивного долбоеба Гамлета.
— Вам стоит уразуметь, — разглагольствовал Трубайт, — что Принц Датский был капризным ребенком на попечении.
— Ну, — сказал я Рени, — если ты любишь этого парня…
— Люблю?
Рени открыла пластмассовый пузырек и высыпала из него щепоть порошка, похожего на металлическую стружку, себе в чашку, выпила.
— Это еще зачем? — поинтересовался я.
— Острая недостаточность счастья.
— Ну так давай, — сказал я, — смотаемся отсюда к чертовой матери.
— Ты и я? — спросила Рени.
— Ага.
— Сопрем микроавтобус?
— Ага.
— И только пятки засверкают?
— Как молния.
— Будем спать под звездами и капать кетчупом … на майки друг дружке?
— Прекрасно.
— Ты и я?
— В пизду Трубайта, — сказал я.
— Я так и сделала, — сказала Рени.
— В чем дело? Твои микрочипы? Твои ноги? Мы что-нибудь придумаем.
— Нет, не придумаем, — сказала Рени. — Почему люди всегда так говорят? Ведь ничегошеньки мы не придумаем. Будем таращиться друг на друга и спрашивать: ну что же ты ничего не придумываешь? Этот хрен сказал, что мы что-нибудь придумаем, а не придумывается ни хрена. Вот что мы станем говорить друг дружке, и только вопрос времени — когда.
Ее голова начала слегка покачиваться.
— Вот сейчас ты выглядишь действительно счастливой, — сказал я.
Ниточка слюны протянулась по ее подбородку.
— Проводи меня вниз, — попросила она, — мне пора заняться чудесами.
Мы спускались на нижние уровни в клети древнего лифта. Один из нерадивых служек Десмонда сидел на посту у тормозного рычага и бормотал что-то себе в рукав.
— Патогены, — услышал я, — через «П».
— Ты же вроде болен? — спросила Рени.
— Я в прекрасной форме, — сказал я.
— А выглядишь довольно больным.
— Это не прокатит, — сказал я.
— Еще как прокатит.
Мы достигли дна с глухим стуком. Паренек-передвинул рычаг в прежнее положение.
— Нет, — продолжал он, — тебе следовало нанести покрытие до введения. А ты ведь не нанес, правда?
Мы прошли по коридору, через дверь, прямо в темноту. И вдруг в конце коридора зажегся огонь, точнее — огни: батареи слепящих софитов залили светом огромный съемочный павильон. Съемочные группы роились вокруг кучи декорации: комнат из трех стен без потолка, некоторые — белые, некоторые оклеены фотообоями с деревьями, морскими берегами или ночными видами городских площадей. Всюду сновали люди с кабелями и реквизитом. Мы прошли комнату с земляным полом — там был все тот же мужик в маске и кожаных штанах. Он был существенно мельче, чем казался по телевизору. Он стоял, опираясь на свою лопату, а рядом кто-то наматывал кабель на руку.