— Импровизация, — сказал я.
— Импровизация, — повторил Трубайт.
— Ага.
— Послушай, — сказал Трубайт, — не жди смеха за кадром. А то выглядишь, как любитель.
— Я и есть любитель.
— Принято. Только не обосри мне шоу.
— Или что?
— Я больной человек, — сказал Трубайт, — и не могу позволить себе роскошь просто сдохнуть, как ты, например. Мне приходится жить со своей болезнью. Я должен донести это до людей. Или до людей, о которых заботятся другие люди.
— Это угроза?
— Некоторым образом. Завуалированно.
Он сунул старый экспонометр мне под нос. Стрелка даже не дернулась — похоже, прибор был давно сломан, но Трубайт в любом случае на шкалу и не глянул.
— Продолжим с речи мертвого папаши, — сказал он.
Генрих закашлялся, достал клементин из пакета, висевшего на столбике кровати, и стал очищать кожуру.
— Знаете, — сказал он, — я видел, как помирал мой старик. Очень похоже. Он собрал нас всех. Сказал, что хочет нам кое-что показать. Когда мы все пришли к нему, он приподнял свое одеяло и показал на судно. На то, что было в судне. «Вот и все, — сказал он, — хотел бы я оставить вам побольше». И на закате помер.
— Не верю я в эту историю, — сказал я.
— Вот черт, хочешь не байку, а газель?
Он вывалил язык. Трудно сказать, то ли он меня дразнил, то ли давился всухую.
— Может, вам воды принести?
Его веки слиплись под корочкой налета. В уголках рта пузырилась бежевая пена. Генрих содрогался, как перегревшийся мотор.
— Эй, — позвал из темноты Трубайт, — человек Синий Код.
Философ в своем лайкровом капюшоне впрыгнул в дверь — в руке он сжимал французский батон. Записанные аплодисменты были как рев в концертном зале или, может, пиратская запись прощания с примадонной. Философ как-то хитро потаращился в камеру, прокрался, как вампир, к койке. Подтер пену Генриха своим багетом.
— Уже недолго, — сказал он. — Жизненно важные органы отказывают. Большой чух-чух заворачивает к нам. Все на борт!
— Здесь же человек, — сказал я. — Этот человек умирает. Проявляйте уважение.
Генрих снова забулькал. Пена затрепетала.
— Мясо, мясо, мясо, — сказал Философ. — Ты тоже, приятель.
— Я в прекрасной форме, — ответил я.
— Именно так ты и должен себя чувствовать на последних стадиях ПОСИВ. Ты что, новостей не слышал? Как я открыл вирулентные кластеры Голдфарба в оригинальной белковой модели ПОСИВ?
— Посевы-шмосевы, — сказал я.
Со стен загрохотал хохот публики.
Философ рухнул на меня. Мы оба свалились на бетон. Я лягнул, достал его коленом, потом стал молотить его кулаками, как мельница. Град ударов. Шторм ударов. В моей костяшке застрял обломок зуба с синеватыми пятнами.