— Рени.
— Посмотри-ка на него, — сказала она.
— Ты стоишь, — сказал я. — Ты ходишь.
— Ты только посмотри на него, — сказала она. — Прискорбнее я ничего в жизни не видала.
— Говорили, что ты никогда не сможешь ходить.
— На самом деле никогда так не говорили.
— Ты ходишь, — повторил я.
— Уколы, — сказала она. — Надрезы. Экспериментальная хрень. Клетки животных. Во мне теперь что-то от антилопы. Что-то от «серебряной спины».
— От гориллы?
— Самый авангард. Хотя дело не в животных. Это чип.
— Чип?
— Микрочип в животе. Электроды в ногах. Бобби за все это заплатил. Посмотри, какие рукоятки у костылей. Кнопки видишь? Я дистанционно двигаю собой.
Она задергалась ко мне, жужжа сервопротезами. Голос Генриха метался по комнате:
— …и охотник почувствовал, как бивень прошел сквозь него, скажу без прикрас, ребятки, холодный острый бивень вошел ему в задний проход и, пропоров кишки, вышел из груди. Охотник оказался будто на кол посажен. Окончательно и бесповоротно. Но даже тогда, в предсмертных корчах на огромном вертеле из слоновой кости, даже когда слон поднял голову и наш охотник ощутил, как его окутывает жаркое зловонное дыхание зверя, а ужасающий рев разрывает ему барабанные перепонки, все же не смог ничего понять охотник и, собрав последние остатки сил, крикнул: «Почему? Скажи, почему? Ты же назвал меня братом». И слон моргнул и опустил голову, и хоботом скинул продырявленного охотника, изувеченную кучу, под полог джунглей. «Я знаю, что назвал тебя братом, — ответил слон, пожав исполинскими белыми плечами. — Извини, должно быть, обознался».
В глазах Генриха завертелись розовые шестеренки.
— Не стоит и говорить, детишки, — сказал он, — сейчас Кливленд — уже не тот индустриальный центр, каким был раньше.
Из монитора еще раз пронзительно повизжало, и экран погас.
— Господи Иисусе, — сказал я.
— Таков контент, — сказала Рени.
— Я слышал по радио. У вас большой мультимедийный проект.
— Чепуха пиарщиков. Такие идеи сдохли уже давно. Мы же в лесу жили, что мы там знали? Мы просто лохи. Мы — лохи, и мы лоханулись.
— Я встречался с поклонниками.
— Как я и говорила, — сказала Рени.
— Рени.
— Что.
— Ты ходишь.
— Я не на это рассчитывала.
Рени нажала на кнопку своего костыля, постояла, пожужжала моторчиками. И задергалась прочь.
Все собрались у центрального подиума Трубайта — целое море влажных причесок и призрачной кожи. В заднем ряду сидела девушка с радикальным бальзамом — рядом с парнем, тоже сошедшим с самолета. У него были зеленовато-лимонные бакенбарды и джинсовая куртка на коленях. Ему дрочили, судя по всему.