иначе - без всякого знания анатомии, без упражнений над трупами, которые Грефе считал совершенно неподходящими к операциям на живых,- как мог бы он сделаться истинным виртуозом хирургии?
Между тем пальцы его - мясистые, закругленные и короткие - вовсе не свидетельствовали об особенной ловкости.
Ежегодно, в день рождения Грефе, его слушатели и практиканты, большею частью иностранцы, делали складчину, покупали кубок или другую какую вещь с приличною надписью и подносили своему маэстро.
Это был едва ли не единственный способ изъявления признательности и уважения наставнику. Более задушевным сочувствием своих, и именно туземных, учеников маэстро не пользовался. Он задавал обыкновенно банкет в день своего рождения, на котором он угощал своих гостей разными деликатесами и винами, а гости угощали его льстивыми тостами, называя его "Unser deutscher Dupuytren" (Наш немецкий Дюпюитрен ) и т. п.
После одного такого банкета Грефе позвал меня в кабинет, где, оставшись наедине со мною, спросил: не знаком ли мне один окулист в С.-Петербурге, приобревший такую знаменитость, что его император Николай рекомендует настоятельно королю для наследного ганноверского принца? Надо знать, что во время пребывания Николая Павловича в Берлине туда приехал для консультации и лечения глазной болезни наследный ганноверский принц.
Грефе как лейб-медик или лейб-хирург прусского короля назначил операцию искусственного зрачка; делая ее без успеха, если не ошибаюсь, два раза у принца, хотел было делать потом, через несколько лет, и в третий раз; поехал с этой целью в Ганновер, но по дороге занемог тифом и умер.
Я очень удивился, услышав от Грефе, что наш император настойчиво предлагает в конкуренты с маэстро Грефе своего верноподданного. В таком случае этот верноподданный, действительно, уже знаменитость. Кто же это такой был? Ума не приложу. В первый раз слышу. Наконец, я узнал, что сия знаменитость, рекомендованная императором всероссийским королю прусскому, был не кто иной, как с.-петербургский мещанин Орешников.
В С.-Петербурге, на Васильевском острове, этот гражданин открыл, с разрешения правительства, глазную больницу для приходящих.
Орешников, прежде всего запасся огромным увеличительным стеклом с длинною рукояткою, и объявил себя самым ярым противником известного в то время петербургского окулиста Василия Васильевича Лерхе. Экзаменуя своих больных через увеличительное стекло, Орешников спрашивал у каждого, не был ли он на Моховой у Лерхе, и когда больной отвечал утвердительно, то Орешников интересовался знать, как определил болезнь Д-р Лерхе.- "Да что, сказал, что полуда",- так, примерно, рассказывал пациент. На такой ответ Орешников качал головою, снова наводил на глаза пациента увеличительное стекло, снова качал подозрительно головою и говорил во всеуслышание: