- Какие лекции буду я слушать? Вот Юст Христиан Лодер - анатомия человеческого тела. Буду?
- Непременно.
- Вот Ефрем Осипович Мухин - физиология по Ленгоссеку. Это что такое? Да Мухин, что бы ни читал, буду, непременно буду слушать. Василий Михайлович Котельницкий-фармакология или врачебное веществословие. Василий Феоктистыч! Это что за наука?
- Да о действии лекарств.
- Ах, вот любопытно-то: как действует рвотное, как слабительное; а я ведь уже знаю, что radix ipecacuanhae - emeticum; radix jalapae - drasticum.
- A почему это вы знаете? откуда это вы взяли?
- А вот позвольте, я сейчас принесу вам книжку Григория Михайловича Березкина,- все, все есть, преинтересная.
Приношу и показываю. Феоктистов с важным видом и презрительно улыбаясь (эту улыбку я воображаю, когда пишу эти строки, диктуемые воспоминанием), перелистывает драгоценный дар Березкина и, отдавая мне назад, говорит:
- Старье! старье! Будете студентом, так просите папеньку купить вам фармакологию Иовского, перевод с немецкого, Шпренгеля.
- А дорого она стоит?
- Да рубля три или четыре.
- Попрошу непременно.
Между тем время идет. Мы сходили к Троице помолиться;
Феоктистов с нами; экскурсия продолжалась дня четыре и служила отдыхом, хотя, по правде сказать, ни я, ни Феоктистов не уставали от наших занятий. В этой экскурсии мы не останавливались в Мытищах и Троицкую ризницу не посещали; поэтому все, что я говорил прежде о моих детских воспоминаниях о Троице, относится, несомненно, к прежнему времени (т. е. к моему 7-8-летнему возрасту, к 1817-1818 гг.).
Наконец, настало время и вступительного экзамена. Я не помню решительно ничего о том, что я чувствовал, когда ехал с отцом в университет на экзамен; но, верно, ни надежда, ни страх не волновали меня чересчур; я живо помню, например, мой первый экзамен в пансионе Кряжева; волнение, с которым я отвечал тогда на заданные вопросы, как только вспомню о нем, кажется мне неулегшимся еще до сих пор; вижу, как в отдаленном тумане, Дружинина (директора гимназии, присутствовавшего на экзамене), сидящего в больших, для него нарочно приготовленных креслах; смотрю на проходящего с подносом толстого пансионного дядьку, плутовски улыбающегося мне мимоходом и подмигивающего одним глазом. Помню живо чью-то добрую усмешку и колкое замечание священника на мое слишком наглядное изложение сновидений фараона. "Ему грезилось",- повторял я несколько раз в моем одушевленном жестами рассказе. "Снилось, снилось, снилось",замечал останавливая меня каждый раз на полслове, законоучитель. И все это было два года ранее моего первого университетского испытания.