— Англия — страна колониальная, — объяснял он. — И она имеет доминанты. А ее главное владение — жижется на Индейском океане.
Офицеры в задних рядах улыбались в кулак, и, понятно, ни звука.
Еще к месту и не к месту любил он комментировать гениальную работу Владимира Ильича Ленина «К вопросу о компромиссах», с ударением на второе «о».
Все было бы еще терпимо, если б не настало зловещее время «врачей-убийц» и борьбы с опаснейшим сионизмом, объявленной Иосифом Сталиным всерьез и надолго.
А поскольку, по словам великого поэта в несколько вольной интерпретации моего друга лейтенанта Жени Торопова,
«Не мог он ямба от хорея
И сиониста от еврея,
как мы ни бились, отличить»,
настал черед и командира нашего Хавина Семена Моисеевича. О сионизме истинном он знал не больше, чем я, скажем, о японской кухне. Зато он прекрасно знал и понимал, что дни его военной карьеры сочтены, если только не превзойдет он в подлости всех жителей города, вместе взятых.
Показательные сеансы по изобличению хитрого, скрытого сиониста Льва Вершинина стали основой его наступательных действий. Вскоре я вообще превратился в более чем вероятного тайного пособника врачей-убийц. Недаром же мать моя работала врачом-отоларингологом в детской поликлинике. А значит, она вполне могла проколоть скальпелем горло невинного русского младенца.
На каждом офицерском собрании меня усаживали в третий ряд, а соседние стулья оставались пустыми.
Брызгая слюной и пронзая меня насквозь указательным пальцем, Хавин вопил:
— Мы разоблачим этих гнусных перевертышей, в какие бы одежды они ни нарядились. Мы их изничтожим наголову.
Представьте себе, мне было вовсе не смешно.
В день очередной публичной экзекуции я спрятался в уборной и решил просидеть там до самого вечера.
Не прошло и пяти минут — стук в дверь. Не отвечаю. Тогда в нее кто-то начинает барабанить. Молчу.
— Левусь, вылезай, — слышу голос своего закадычного друга Вити Лобанова.
— Погоди, Витек. Тебе что, тоже приспичило?
— Не мне, а Хавину.
— Ах вот как! Перебьется — у меня недержание кала.
— Уже знает, — ответил Витя, — но велел без тебя собрание не начинать. Приказал мне срочно извлечь тебя, Левунчик, из сортира, срок пять минут.
Застегнул я штаны, вылез — куда денешься.
На сей раз я услышал не только о перевертышах, но и о подлых притворюгах, каковым не будет пощады. Шел я с этого собрания пошатываясь и молча проклиная всех евреев-начальников на свете.
Да, ждали меня и «евреев-сионистов» камеры с зарешеченными окнами. Но вождь народов взял и помер, и суд над коварными убийцами не состоялся, А уж как готовились к нему многие с виду вполне миролюбивые граждане!