Я не стану входить в подробности унижения, которое я претерпел от рук безумца, когда все звуки снаружи стихли. На стороне Престкотта было коварство отчаяния, меня же погубила рассеянность, ибо мысли мои были заняты тем, что он мне поведал. Престкотт же пустил в ход насилие, заткнул мне рот, связал мне руки и приковал меня к кровати столь туго, что я не мог ни пошевелиться, чтобы поднять тревогу. Я был в таком гневе, что едва способен был мыслить, и преисполнился ярости, когда он наконец приблизил свое лицо к моему.
- He слишком приятно, а? - прошипел он мне в ухо. - А я сносил такое неделями. Вы - счастливец, вы останетесь здесь только на одну ночь. Помните, я без труда мог бы убить вас, но я этого не сделаю.
Вот и все. Десять минут он сидел как ни в чем не бывало, пока не счел, что прошло достаточно времени, а потом закутался в мой тяжелый плащ, надел мою шляпу, взял мою Библию - семейную Библию, переданную мне в руки отцом, и поклонился в грубой пародии на обходительность.
- Сладких снов, доктор Уоллис, - сказал он. - Надеюсь, мы с вами больше не встретимся.
Через пять минут я оставил попытки вырваться из оков и лежал неподвижно, пока утро не принесло мне освобождение.
Такова неисповедимая доброта Господа, что Он являет величайшую Свою милость, когда суд Его кажется наиболее суровым, и не человеку сомневаться в Его мудрости, ему дано лишь в наислепейшей вере возносить благодарность, что Он не оставил верного Своего слугу. На следующее же утро мои сетования обратились в пустые жалобы, каковыми они и были на деле, когда мне открылась вся мера Его милости. Теперь я говорю Господь милосерд и любит всех, кто верует в Него, как иначе я сохранил бы жизнь в ту ночь?
Только ангел-хранитель, направляемый рукой Всевышнего, мог отвести меня от пропасти и, сохранив, дал королевству избегнуть великого бедствия. Ибо я не верю, что такая милость была дарована для спасения моей бесполезной жизни, которая в глазах Его имеет веса не более, нежели мельчайшая пылинка. Но как Он постоянно являл Свои милости Своему народу, так Он избрал меня орудием зашиты Своего народа, и со смирением и радостью я принял это бремя, зная, что волею Его я преуспею.
Я был освобожден вскоре после рассвета и немедля пошел к мировому судье, сэру Джону Фулгрову, сообщить о случившемся, дабы он мог поднять тревогу и начать розыски беглеца. В то время я не стал упоминать о своем интересе к мальчишке, хотя и побудил сэра Джона позаботиться о том, чтобы при поимке его, если возможно, не лишили бы жизни. Затем я поел в гостинице, ведь быть узником - труд, пробуждающий голод, к тому же я промерз до мозга костей.